Последняя ставка

Через некоторое время он тронул машину с места, проехал на юг до Пасифик-Кост-хайвей, оттуда свернул на Брукхерст-стрит и добрался до Вестминстера. Автомобиль ощутимо кренился, и ему стало любопытно, что же он сделал с подвеской и балансировкой.

– В чем же мы видим проблемы? – прошептал Архимедес Мавранос.

Он сидел на крыльце Скотта Крейна в темноте и прислушивался к собственному сердцу. В статье Айзека Азимова он прочитал, что человеческое сердце в среднем совершает два миллиарда сокращений, и по его подсчетам выходило, что он пока что использовал только миллиард.

Это было несправедливо, но ведь справедливость это нечто такое, чего нужно добиваться самому; ее не приносят откуда-то, как почту.

Он наклонился и взял в руку очередную банку «курз». Он прочел где-то, что «курз» обладает антиканцерогенным действием – в нем нет нитрозаминов и прочего, – поэтому он всегда пил только его.

Одному Богу известно, почему Крейн всегда пил «будвайзер». Мавранос и слышать о «будвайзере» не хотел.

Плюнь в ладонь, хлопни по плевку другим кулаком, думал он, и смотри, куда брызги полетят. Так и узнаешь, куда идти.

Мавраноса вышибли из старших классов, когда его подружка забеременела, и он почти двадцать лет очень даже неплохо зарабатывал себе на жизнь тем, что покупал со штрафстоянки Хантингтонской береговой полиции невостребованные автомобили, ремонтировал их и перепродавал с выгодой. Только в минувшем апреле он взялся за изучение естественных наук, математики и мифологии.

Апрель – самый жестокий месяц, думал он.

В минувшем апреле он отправился к врачу, потому что все время ощущал себя усталым, утратил аппетит и начал глохнуть на левое ухо.

«В чем же мы видим проблемы?» – бодро поинтересовался доктор.

Выяснилось, что проблема в лимфоме – раке лимфатической системы.

Что-то кое-как объяснил врач, а Мавранос много прочитал самостоятельно. Он узнал о случайной природе возникновения раковых клеток, а затем изучил понятие случайности – и начал различать закономерности, лежащие в основе истинной случайности: ветви, повторяющиеся узоры, толстяка, представленного в сложной плоской проекции.

С Семнадцатой на Мейн свернула машина, но это не был «Торино» Крейна.

Если кому-то придет в голову измерить береговую линию Калифорнии, нет смысла брать линейку, накладывать ее на страницу атласа, а потом вычислять, скольким милям соответствует примерно десять градусов долготы. Но еще меньше толку будет, если отправиться по побережью пешком с палочкой длиной в один дюйм и брать в расчет каждую приливную заводь, каждый полуостров с башмак величиной; если измерять слишком тщательно, получится величина, приближающаяся к бесконечности. У каждой лужицы, если обмерять ее достаточно тщательно, протяженность береговой линии окажется практически бесконечной.

К таким вещам нужно подходить дифференцированно.

Следует отступить на нужное расстояние.

Турбулентность в водопроводе или сбои в сигналах, идущих по нервам сердца, – или клеточная истерия, именуемая раком, – все это последствия случайности. И если бы удалось… найти закономерности в случайности, возможно, удалось бы и манипулировать ими. Менять их, восстанавливать порядок.

Плюнуть на ладонь и хлопнуть по плевку кулаком, думал он.

И он отыскал этот квартал, этот дом, Скотта Крейна.

Крейн никогда не мыл свой «Торино», и Мавранос разглядывал узоры потеков, которые оставляли в пыли капли росы, и плюхи птичьего помета – круги, прямые линии и прямые углы на покатой поверхности, а однажды брызги нарисовали маленькое орущее лицо, наподобие того, с картины Мунка. А еще однажды, когда Крейн стоял на крыльце и перебирал мелочь в поисках четвертака, чтобы купить газету, он просыпал целую горсть десяти- и двадцатипятицентовых монет и пенни – Мавранос помогал их собирать, и обратил внимание, что все монеты лежали лицевой стороной вверх и все наручные часы у Крейна всегда спешили.

И еще, около этого дома дохли животные. Однажды Мавранос увидел строй дохлых муравьев, нацелившихся на забытый на крыльце кусок чизбургера, и соседский кот, который часто спал на крыше дома Крейна, тоже подох; Мавранос тогда зашел к соседке, как будто посочувствовать, и узнал, что ветеринар назвал причиной смерти рак.

И по всему кварталу фруктовые соки сбраживались необыкновенно быстро, как будто какой-то бог вина посещал эту улицу Санта-Аны, дышал на дома и делал это очень поздно ночами, когда его не мог увидеть никто, кроме отвязной молодежи, выходившей воровать автомобильные стереосистемы и аккумуляторы.

Поскольку убить его намеревалась случайность, Архимедес Мавранос решил выяснить, где она обитает, отыскать ее замок, его зловещее святилище.

Поэтому где-то с год назад он разменял пять тысяч долларов на двадцатки, положил их в карман, сказал жене и двум дочерям, что вернется, когда восстановит здоровье, и вышел на улицу. На углу он плюнул в ладонь и ударил кулаком по слюне, после чего отправился в указанном направлении.

Он шел два полных дня, ел говяжью бастурму, которую покупал в магазинах спиртного, мочился в кустах, не брился, не переодевался и совсем не спал. В конце концов он обнаружил, что кружит возле этого квартала, и, увидев, что один из домов сдается, позвонил по указанному в выставленной у двери табличке телефону и дал хозяину полторы тысячи наличными. И посвятил свои дальнейшие усилия тонкой настройке.

Он довольно быстро заподозрил, что Скотт Крейн является главным местным указателем на пути к замку случайности – но лишь накануне вечером, когда Крейн признался, что был профессиональным игроком в покер, он увидел основание для уверенности. Как-никак, азартные игры это область, где в наиболее острой форме встречаются друг с другом статистика и глубинные последствия для человека, и карты, казалось бы, даже в большей степени, нежели кости или цифры на колесе рулетки, могли определять и, возможно, даже диктовать… удачу игрока.

Окно гостиной Крейна было распахнуто за закрытыми жалюзи, и Мавранос теперь чувствовал, что там, у него за спиной, кто-то стоит. Он повернулся, не вставая с кресла.

– Скотт? – послышался шепот. – Иди в постель.

– Сьюзен, это я, Арки, – ответил ошарашенный Мавранос. – Скотт еще не вернулся из своих… ну, не знаю, чем он там занимается.

– О… – Ее шепот сделался тише. – Мои глаза еще плохо видят. Не… не говори ему, что я с тобой разговаривала, ладно?

Она добавила что-то еще, но ее голос был слишком слаб, и он не разобрал слов.

– Извини…

Слух Мавраноса уловил тяжелый вздох, как будто ветер прошелестел в ветвях безлиственного дерева, но когда шепот раздался снова, он опять прозвучал так слабо, что удалось разобрать лишь несколько слов.

– Дай ему выпить, – сказала она и добавила еще что-то, из чего было понятно только «вернуть».

– Конечно, Сьюзен, – сказал Архимедес, испытывая величайшую неловкость. – Не сомневайся.

Следующим автомобилем, свернувшим на Мейн, оказался «Форд» Крейна, и Мавранос невольно встал, потому что лобовое стекло представляло собой белую заслонку, испещренную трещинами, которые разбегались от дыры, зиявшей перед водительским местом.

Глава 9

Единственный известный мне толстяк

– Дружище, мне сейчас до постели бы добраться, – сказал Крейн. Он вылез из машины, держа в руке пинтовую бутыль виски. – Впрочем, одна баночка пива будет как раз, чтобы догнаться. – Он взял холодную банку и тяжело опустился на исхоженную ступеньку.

Мавранос что-то произнес.

– Что-что? – вскинулся Крейн. – Толстяк в пустыне?

Мавранос закрыл глаза и начал сначала:

– Песня о толстяке, который ездит по шоссе, проходящем через пустыню Мохаве. Сороковому, Пятнадцатому и даже по 27-интерстейт, ведущей к Шошони. Я слышал ее как кантри-вестерн, но, думаю, существует и роковый вариант. Голова у этого толстяка большая, лысая, и усыпана бородавками, а в его машине миллион зеркал заднего вида, как стиляги в Англии делают на своих мотороллерах.