Страница 2 из 14
Лежать Максиму надоело. Ничего так и не решив, он поднялся, отдал дань умывальнику и с лёгким чувством вины заварил себе кофе. Любимый напиток ему позволялось употреблять раз в день – ни в коем случае не чаще. Максим с наслаждением выпил две большие кружки крепкого чёрного кофе с сахаром, с этой замечательной «сладкой смертью», которую даже Татьяна не смогла вывести из его рациона. Кофе заставил его мозг работать интенсивнее. Да, день следовало начать с английского, а дальше видно будет.
Затемнение
* * *
Сцена вторая. Татьянин день
Работали они всегда в паре – Татьяна Котова, молодой, но уже опытный врач, и Люся, Людмила Пузырькова, медсестра с двухгодичным стажем. Несмотря на разницу в статусах и в возрасте – Люся была младше на восемь лет – они дружили, насколько возможна дружба между коллегами. Внешность и характеры у них тоже были разные, что, опять же, не мешало поддерживать хорошие отношения. Люся не могла понять, почему некоторые, «особо продвинутые», работники поликлиники за глаза называли Котову Валькирией. Может быть из-за внешнего вида? Из-за прямых длинных тёмно-русых волос? Из-за больших карих глаз, способных принимать суровое выражение? Из-за осанки? Татьяна всегда ходила с выпрямленной спиной и сидела, никогда не «размякая» на стуле. Поскольку никакой воинственности в поведении доктора Люся не находила, то и других объяснений придумать не могла. Сама Людмила, пухленькая брюнетка, отзывчивая, немного наивная, с детских лет звавшаяся «Пузырьком», в поликлинике у тех же «особо продвинутых» получила прозвище «Пупсик», о чём прекрасно знала и не обижалась. Вероятно, ей не очень приятно было бы услышать, как злые языки говорят: «Валькирия со своим пупсиком», но этого она, к счастью, не слышала.
День у молодых женщин выдался сверхнасыщенный. Пациенты шли один за другим, причём через одного, казалось, старались поставить доктора в странное положение не то исповедника, не то психотерапевта.
Первым, кто попытался взвалить на неё непрофильные проблемы, оказался лысеющий мужичок лет сорока, хлипкого телосложения, с мелкими чертами лица, чего Татьяна всю жизнь терпеть не могла. Он вошёл в кабинет робко, как-то бочком и так же бочком примостился на краешке стула. Мужичок вздохнул, кашлянул, положил карточку на стол медсестры Люси, после чего, втянув голову в плечи, взглянул на Татьяну. Та кивнула, раскрыла карточку, которая оказалась толщиной со словарь Ожегова – имелся такой у них в доме, шестьдесят первого года издания, тысяча девятьсот, конечно – и приготовилась слушать. У неё было достаточно опыта, чтобы понимать – не каждый человек способен быстро и чётко объяснить, что его беспокоит. Чаще всего речь строилась так: «Знаете, доктор, у меня по утрам что-то так колет (тянет, свербит, режет) где-то там сзади (спереди, сбоку, сверху, снизу). А ещё, знаете, так ёкает, когда я иду». Хорошо, если у жалобщика были явные признаки ОРЗ. Тогда он, в случае чего, мог обойтись без долгих объяснений. Татьяна чувствовала, что сейчас случай будет посложнее. И оказалась права.
– Говорите, пожалуйста, – сказала она, ободряюще улыбаясь.
– Да, – ответил мужичок и поёрзал.
– Я вас слушаю, рассказывайте, – попыталась ускорить процесс Татьяна.
– А что рассказывать? – с тоской в голосе спросил пациент.
– Рассказывайте, что с вами случилось, – поощрила его Татьяна.
– Тёща, – ответил он и замолчал. Татьяна тоже молчала, пытаясь понять, шутит он или нет. Медсестра Люся в недоумении уставилась на странного типа. Чувствовалось, что он пытается найти нужные слова, но это у него плохо получается. – Тёща, – повторил тип.
– Хорошо. Тёща. А с вами что произошло?
– Я же говорю. Стерва она. Змеюка, каких свет не видывал…
Далее последовал подробный рассказ о кознях «стервы и змеюки». Судя по всему, в зяте её не устраивало ровным счётом ничего. И работа у него не престижная, хоть и хорошо оплачиваемая. Это тёща признавала. И по дому он ничего не делает. А когда ему что-то делать, если он приходит домой к ночи, а в выходные его таскают на дачу, провались она пропадом. И на даче от него толку никакого, даже доску прибить не в состоянии. И так далее, и тому подобное. После первой же фразы мужичок преодолел стеснение, речь его полилась потоком, видимо, сильно наболело. Татьяна отключилась. Повествование этого слабого представителя сильного пола вызвало у неё не очень приятные ассоциации. Ей тоже далеко не всё нравилось в поведении свекрови, но особенно, она отдавала себе в этом отчёт, слишком уж доверительные отношения матери и сына. Однако она успешно подавляла нездоровую ревность как недостойную глупость. Параллельно она думала, что пора бы положить конец излияниям пациента, но вклиниться в это словоизвержение никак не удавалось. Несчастный нанизывал одну фразу на другую, не делая пауз. Прервать его удалось Люсе, правда, не очень удачно, потому что её вопрос мог вызвать новую лавину откровений. Люся помимо своей воли прониклась бедами несчастного. Дабы проявить сочувствие она воспользовалась моментом, когда дядьке пришлось перевести дух, и спросила: «А что же ваша жена?». Татьяна, предчувствуя недоброе, чуть не подскочила на месте, грозно зыркнула на медсестру, которая тут же виновато потупилась, и, пока страдалец набирал воздух для ответа, сухо произнесла:
– Так. Про тёщу мы уже всё поняли. Теперь объясните, по возможности коротко и ясно, что у вас болит.
На выяснение истинной причины визита ушло гораздо меньше времени, чем на знакомство с семейной драмой. Татьяна быстро разобралась в сути проблемы, выписала мужичку больничный, поскорее отправив его восвояси. Когда за ним закрылась дверь, Люся сочувственно констатировала: «Бедолага. И ведь не один такой на свете». Как в воду глядела.
* * *
Две следующие пациентки оказались адекватными. Они чётко излагали симптомы, а после получения рекомендаций покидали кабинет без вопросов и комментариев. А вот третья, как её сразу окрестила Татьяна, мадам дала представление не хуже тёщененавистника. Даже лучше, оригинальнее. В кабинет она вплывала по частям. Татьяна и Люся с любопытством наблюдали, как из-за двери сначала показалась неимоверных размеров грудь. За ней появилась нога, по сравнению с грудью изящная, с тонкой лодыжкой, обутая в дорогой ботильон на широком каблуке. Во время обеда Татьяна, рассказывая коллегам о «нестандартной визитёрше», поспорила с Люсей, какую ногу они увидели после груди – правую или левую. После ноги возникла рука с ридикюлем из валяной шерсти на тонкой цепочке, намотанной на запястье. В отношении руки обе женщины сходились во мнении – левая. Последней явила себя голова, обмотанная клетчатым шерстяным платком из тех, что носили деревенские модницы в середине двадцатого века. Платок неестественно возвышался над головой. Неожиданный аксессуар совершенно не вязался ни с остальной, явно приобретённой в каком-нибудь бутике одеждой, ни с общей статью, ни с выражением лица вошедшей. Мадам проследовала к столу медсестры и положила на него худенькую карточку и пачку бумажек.
– Присаживайтесь, – предложила Татьяна. – Рассказывайте.
– Что рассказывать? – неожиданно тоненьким голоском спросила мадам.
– О здоровье.
– О здоровье? Я здорова! И не сошла с ума. Можете убедиться. Там, – мадам показала рукой на пачку принесённых бумажек, – справки.
– Тогда зачем же вы пришли? – вылезла с вопросом Люся. Татьяна ждала ответа, но то, что они увидели через пару секунд, превзошло все ожидания.
Пациентка осторожно сняла платок. Татьяна обомлела. Сначала ей показалось, что у женщины оригинальная причёска, в следующую минуту она обратила внимание, что волосы торчат странными клочками, а ещё через пару мгновений она увидела… «Нет, ерунда, не может быть, – подумала Татьяна. – У меня галлюцинации».
– Ма-моч-ки мои! – не удержалась Люся. Она тоже увидела.
Врач и медсестра переглянулись, пытаясь удостовериться, что им не мерещится то, на что они смотрят, а мадам с мученическим выражением лица пропищала одно слово – «вот». На макушке страдалицы, непонятно каким образом, держалась настоящая, живая кошка. Оказавшись на свету, кошка издала жалобный мяв, но не пошевелилась. Когда к Татьяне вернулся дар речи, она смогла задать только один вопрос – как? На самом деле, первое, о чём она хотела спросить, не артистка ли перед ней из театра Куклачёва. Но она подавила свой порыв. Где Куклачёв и где Петербург. Посмотрев в карточку, любезно поданную Люсей, Татьяна, глядя на бедное животное, намертво вцепившееся в волосы своей жертвы, сочувственно обратилась к мадам: