Страница 4 из 12
– Знаем мы этот Харбин, – едко усмехнулся Хавин. – С его небезызвестной японской военной миссией… Продолжаю удивляться, Максим Андреевич, против вас такая масса свидетельств. Вот, полюбуйтесь: «… был коммунистом, но коммунистических взглядов не разделял», «крайне отрицательно высказывался о советском государстве, порядках в Красной армии и политике, проводимой партией»… А вы продолжаете запираться и выгораживать себя. Подытожим для первого раза. Вы участвовали в антисоветском фашистском заговоре?
– Нет, никогда.
– Вы занимались антисоветской пропагандой в войсках?
– Нет.
– Вы занимались шпионажем в пользу иностранной, в частности японской, разведки?
– Нет.
Тяжелый удар обрушился арестованному на голову. Помощник следователя по работе с заключенными приблизился неслышно и, вообще, непонятно откуда взялся. Отказало не только зрение, но и слух. Боль взорвала череп. Максим повалился с табуретки. Мелькнуло разъяренное лицо младшего лейтенанта госбезопасности с засученными рукавами. Такие мускулы накачал на работе с иродами…
– Встать! – Истязатель не стал дожидаться, пока Максим сам поднимется, схватил его за шиворот, водрузил обратно на табуретку. Шелестов поплыл, тело не слушалось.
– Сидеть! Куда это мы собрались? – Второй удар опять обрушился на голову. Экзекутор перестарался, с малого надо было начинать. Все дальнейшее Шелестов помнил смутно. Трещала голова, сознание болталось на ниточке. Удары следовали по нарастающей. Выскочил из-за стола Хавин – глаза сверкали бешенством. Закончился период «учтивости и деликатности» – он тоже пинал упавшего заключенного, надрывно орал:
– Получай, бешеный шакал, сука, контрреволюционный выродок! Гнида антисоветская! Ты мне, падла, еще признаешься, что состоял в организации «правых»! Шумилов, какого хрена встал? Продолжай работать!
Взгромоздить на табурет его уже не пытались – били лежачего, входили в раж, выкрикивали оскорбления. Шелестов задыхался, пытался пригнуть голову, подтягивал под себя колени. Мучитель наступил ему на руки, скованные за спиной, – пронзительная судорога побежала по телу. Лежащий извивался, пытался что-то делать. Только бы не по почкам – потом всю оставшуюся жизнь кровью ходить. Впрочем, долго ли продлится эта жизнь?
Он плохо помнил, чем закончился допрос, но он точно ничего не подписывал. Это раздражало и бесило мучителей. Последнее, что он помнил, – удар под нос носком сапога. Сознание захлопнулось, как том Большой советской энциклопедии. Прибыл конвой, арестанта потащили в камеру…
На этом текущие прелести тюремной жизни не закончились. Он потерял счет времени, несколько раз приходил в себя и снова терял сознание. Лежать приходилось на голом полу, свернувшись калачиком, наручники сняли. Любые попытки прилечь на нары оборачивались вторжением надзирателей и новыми ударами. Лежать на нарах в течение дня конвойные запрещали.
Наверное, была глубокая ночь, когда заскрежетала дверь, и охранники вытолкали заключенного в коридор. Он стоял, держась за батарею парового отопления – иначе упал бы.
– Ну все, сука, отмучился, – процедил конвоир.
Именно эти слова придали сил. В ногах появилась упругость, расправились плечи. Он равнодушно взирал на конвойных, на невесть откуда взявшегося следователя Хавина – тот громко зевал и перекатывал во рту тлеющую папиросу.
Шелестов шел самостоятельно, сворачивал, куда приказывали, спускался по лестнице. Здешние подвалы были глубокие, в несколько ярусов. Кружилась голова, он хватался за стену, но спускался. Конвоиры дышали в затылок.
Очертился каменный коридор, в нем сновали люди. Было душно, накурено, ощущались странные запахи. Серые лица сотрудников НКГБ, пустые глаза – такое ощущение, что они годами не выходили из подвалов, только здесь протекала их служба и личная жизнь. Его вели по коридору – навалилась тяжесть, он с трудом переставлял ноги.
– На месте, – скомандовал охранник, Шелестов застыл посреди коридора.
Его толкнули в сторону – там была ниша, жесткая скамья, пара стульев, на которые никто не предложил присесть. «Зал ожидания», – проползла равнодушная мысль. Сотрудники висели над душой, один исподлобья разглядывал жертву, другой отводил глаза. У каждого на ремне кобура с «наганом».
Ждать пришлось недолго. Послышались шаги. По коридору брел сутулый мужчина. Он постоянно сглатывал, губы его дрожали. Слезы блестели в запавших глазах. Арестанта сопровождал офицер. Рука его потянулась к расстегнутой кобуре…
Взгляды заключенных пересеклись. Мужчина шмыгнул носом. Его лицо было смутно знакомо. Встречаться не приходилось, но где-то они виделись – возможно, на митинге или групповом фото в газете. Товарищ из ВЦСПС или из наркомата труда…
Процессия ушла по коридору, потерялась в сумраке. Освещение в дальней части подвала было неважным. Прогремел выстрел, глухо упало тело. Кто-то завозился, скрипнула железная дверь.
– Пошел, – кивнул подбородком Хавин. – Приятно было познакомиться. Хоть не валандаться с тобой…
– Не припомню, чтобы меня судили… – выдавил Максим.
– Решение «тройки», – скупо отозвался Хавин. – Вас слишком много, антисоветских мразей, никакие суды не справятся, даже если будут круглосуточно штамповать приговоры. Вперед! – Хавин ядовито оскалился.
– Покурить хоть дайте.
– Иди уж. Людей задерживаешь. На том свете покуришь.
Он пошел вперед, подволакивая ноги. Стены расплывались, поблескивали мутноватые лампы накаливания. Не было ни горя, ни отчаяния – только ожидание облегчения и досада непонимания. Суды не справляются, это факт. Им в помощь возникли «тройки НКВД» – по репрессированию антисоветских элементов. В каждой области и крае – своя «тройка»: начальник управления НКВД, секретарь обкома и прокурор. Но даже о внесудебном решении должны известить, а не ставить перед фактом в последний момент. И отменили, если помнится, эти «тройки» – слишком много злоупотреблений выявили. Или заново ввели, пока он по тюрьмам скитается? А как же видимость соблюдения законности?..
Тишина звенела в ушах, усиливался неприятный запах. За спиной поскрипывали сапоги палача расстрельной команды. Отчетливый спиртной душок – без горячительного в их работе никак… Звук взводимого курка – почему так быстро?
Он уткнулся в стену – она возникла внезапно, будто вынырнула из тумана. Тупик, справа железная дверь, мутная лампа. Он, как слепой, обшаривал стену. В одном месте было что-то накорябано – проступала надпись. Даже смешно – и когда только успевают? «Здесь был Петя» или что другое? Он застыл, дыхание перехватило. Стал поворачивать голову.
– Не оборачиваться! – бросил палач.
Тишина звенела, рвала барабанные перепонки. Не вся жизнь пронеслась перед глазами, но он увидел отца, чей образ с годами потускнел, – седой, в добротном костюме, сшитом на заказ. Мама призналась пару лет назад, что дед по линии отца был обедневшим потомственным дворянином, служил офицером в царской армии. Отец порвал с семьей, жил отдельно, имел революционные взгляды, посещал нелегальный марксистский кружок. Прошел мировую войну в звании подпоручика, получил Георгиевский крест 4-й степени, а после Гражданской войны устроился на работу в ведомство Чичерина – Литвинова. Дворянское происхождение отца удалось утаить – можно представить, как обрадовались бы органы… Он видел мать, сильно сдавшую за последние годы, – она ходила с палочкой по квартире, постоянно виновато улыбалась. Увидел жену – красавицу Риту, ощутил на губах ее последний поцелуй перед тем, как отправиться в роддом. Он тогда суетился, вызвал шофера с «эмкой», кричал, чтобы вез осторожно, но быстро, и не дай бог женщине станет плохо в дороге! Сам поехать не мог – срочное совещание в управлении…
«Сейчас увидимся», – возникла странная мысль. Хотя вряд ли – воспитали безбожником, вбили в голову, что после смерти – только тьма. Тишина затягивалась, звенела. Онемела кожа на затылке. Ну давайте же! Он слышал, что тела таких, как он, сжигают, а то, что остается, отвозят на полигон «Коммунарка», ссыпают в канавы и закапывают…