Семь сестер

За столом у всех было подавленное настроение. Сестры заново привыкали к родительскому дому, где буквально каждая вещь напоминала нам о том, сколь велика наша потеря. Марина изо всех сил старалась расшевелить девочек, хоть чуть-чуть поднять настроение, но, видно, она и сама плохо представляла себе, с какой стороны к нам лучше подступиться. Она беспрестанно сыпала вопросами, интересовалась в мельчайших подробностях тем, чем сегодня живут ее дорогие девочки, но тень отца незримо витала в комнате, а случайные воспоминания о том или ином эпизоде, связанном с ним, моментально вызывали слезы на наших глазах. В результате все разговоры увяли сами собой, и за столом воцарилось тяжелое молчание.

– Я буду только рада, если Алли наконец-таки объявится и мы сможем услышать из уст нотариуса, что именно Па Солт хотел сказать нам. – Тигги издала протяжный вздох. – Простите меня, но я отправляюсь спать.

Она перецеловала всех нас по очереди и ушла. Через пару минут ее примеру последовали Сиси и Стар.

– Ах, боже мой! – тяжело вздохнула Марина, когда мы с ней остались за столом вдвоем. – Девочки полностью сломлены… Убиты горем. Я согласна с Тигги. Чем быстрее мы отыщем Алли и она приедет домой, тем скорее все мы сможем двигаться дальше.

– По всему получается, что Алли сейчас находится в таких местах, где отсутствует мобильная связь, то есть вне зоны связи, – предположила я. – Ма, у тебя страшно усталый вид. Ступай тоже в постель. А я останусь и буду дожидаться Электру.

– А у самой сил хватит, милая?

– Хватит-хватит, – заверила я Ма. – Не беспокойся за меня.

Я прекрасно знала, как непросто в прошлом складывались отношения Марины с моей младшей сестрой, а потому сознательно решила пощадить ее на сей раз.

– Спасибо тебе, Майя, – прочувствованно поблагодарила меня Марина, не сильно сопротивляясь. Она поднялась из-за стола, ласково поцеловала меня в макушку и вышла из кухни.

Следующие полчаса ушли на мытье посуды. Я сама настояла на том, чтобы помочь Клавдии убрать со стола. Все какая-то работа, помогающая скоротать время в ожидании Электры. Зная обычную неразговорчивость нашей домоправительницы, сегодня я даже была благодарна ей за то, что она продолжала хранить упорное молчание. Тишина действовала на меня успокаивающе.

– Запирать парадную дверь, мисс Майя? – спросила она у меня.

– Пока не надо. У вас, Клавдия, тоже сегодня выдался очень трудный день. Ступайте спать, а дверь я запру сама.

– Как пожелаете. Гут нахт! – пожелала она мне доброй ночи по-немецки и тоже покинула кухню.

Я неспешно прошлась по дому, зная, что в запасе у меня как минимум два часа до того момента, как приедет Электра. Спать не хотелось совершенно. Наверное, все же успела выспаться. Утром ведь проспала полдня, что для меня абсолютно нетипично. Но вот и папин кабинет. Внезапно мне захотелось хоть как-то почувствовать его присутствие рядом. Я дернула дверную ручку, чтобы зайти в комнату, но дверь оказалась заперта.

Странно, подумала я, и мне почему-то сделалось не по себе. Когда папа бывал дома и занимался делами у себя в кабинете, двери всегда были широко распахнуты. Полный и беспрепятственный доступ к нему всех девочек. Как бы он ни был занят, он всегда улучал минутку, чтобы встретить меня дружелюбной улыбкой, когда я тихонько царапалась в дверь. А мне страшно нравилось просто сидеть в папином кабинете. Здесь он был самим собой, и все предметы вокруг отражали его истинную суть. Ряд мониторов на письменном столе с самой свежей банковской информацией. Большой видеоэкран на стене, всегда готовый включиться в режим интерактивной связи через спутниковые ретрансляторы с деловыми партнерами, разбросанными по всему земному шару. С особым интересом я разглядывала папины любимые и дорогие его сердцу сокровища, которые в беспорядке теснились на полках за его спиной.

Впрочем, ничего из ряда вон. Он сам как-то сказал мне, что собирал эти свои сокровища, странствуя по всему миру. Среди прочего на полке хранился образ Богоматери в изящной позолоченной рамочке. Образок был такой миниатюрный, что с легкостью помещался на ладони. А рядом – старинная скрипка, потрепанный кожаный кошелек и разорванная книженция со стихами совершенно не известного мне английского поэта.

Словом, никаких раритетов, ничего ценного. Вещи, которые дороги исключительно отцу как память о чем-то.

Надо сказать, что в нашем доме вообще было мало по-настоящему ценных и дорогих вещей, хотя я не сомневалась ни на секунду: при желании папа мог бы с легкостью забить весь дом под самую крышу дорогущими предметами антиквариата и произведениями искусства. Но ничего подобного у нас не было, разве что пару живописных полотен и еще несколько каких-то артефактов. Мне даже казалось, что отец испытывал некую изначальную неприязнь к самому коллекционированию произведений искусства. Так, он откровенно надсмехался над своими богатыми приятелями, тратившими баснословные суммы на приобретение известных произведений искусства. Не раз он говорил мне, что в итоге все их покупки обретут свое место в какой-нибудь бронированной комнате, похожей на сейф, и все ради того, чтобы их – не дай бог! – не украли.

– Произведение искусства должно быть доступно любому, – часто повторял отец. – Ведь в каждую картину художник вкладывает свою душу. Полотно, которое спрятано от людских глаз, превращается в пустышку. Оно ничего не стоит.

А когда я осторожно возражала ему, говорила, что вот он, дескать, тоже имеет в своем распоряжении и огромную роскошную яхту, и целый самолет, он лишь удивленно вскидывал брови в ответ.

– Ну как ты не понимаешь, Майя! – кипятился Па Солт. – Это всего лишь транспортные средства. Они имеют практическую ценность, и только. Сгори они завтра ясным пламенем, и я ни капельки не расстроюсь. С легкостью заменю их на новые. Что же до произведений искусства, то с меня вполне хватит и шестерых моих дочурок. Вот они действительно настоящие произведения искусства, мое самое главное богатство и сокровище. И все они незаменимы для меня. Потому что те, кого мы любим, эти люди поистине незаменимы. Запомни мои слова, Майя, ладно?

И я действительно запомнила навсегда отцовские слова, сказанные много-много лет тому назад. Лишь один-единственный раз память меня подвела… О, как же я изнывала всеми фибрами своей души о том, что в тот момент, когда должна была вспомнить эти папины слова, я ничего не вспомнила.

Немного опустошенная нахлынувшими на меня воспоминаниями, я тихонько отошла от кабинета Па Солта и направилась в гостиную, продолжая недоумевать по дороге, кто и зачем запер отцовский кабинет на ключ. Надо будет завтра расспросить об этом Марину, рассеянно подумала я, усаживаясь в кресло возле журнального столика. Машинально взяла в руки фотографию в рамочке, стоявшую на столе. Снимок был сделан на «Титане» несколько лет тому назад: отец в окружении нас, шестерых сестер. Сгруппировались прямо возле поручней на борту яхты. Отец широко улыбается, красивые черты его лица разглажены, роскошную шевелюру седых волос растрепал морской бриз, загорелое мускулистое тело, крепкое, никаких следов старческой дряблости.

– Так кто же ты, папа, есть на самом деле? – вопросила я его, слегка нахмурившись.

Чтобы чем-то заняться, я включила телевизор и стала переключать каналы, пока не отыскала новостную программу. Как всегда, пугающая информация: войны, страдания, разрушения. Я уже приготовилась выключить телевизор, но тут диктор объявил, что найдено тело Крига Эсзу, известного магната и воротилы бизнеса, владельца множества международных компаний, занимающихся вопросами коммуникации и связи. Тело вынесло волной на берег небольшой бухты на одном из греческих островов.

Я подалась к экрану, забыв о том, что держу в руках пульт дистанционного управления. Между тем диктор сообщил, что, согласно информации, полученной от семьи покойного, у Крига сравнительно недавно диагностировали рак в последней стадии. Вывод из сказанного напрашивался сам собой. Дескать, человек, узнав свой страшный диагноз, не стал дожидаться мучительного конца, а решил сам свести счеты с жизнью.