Страница 4 из 8
– Не обещай такого. Это исключено, но попробовать выучить несколько движений тебе не повредит. Я видел, что твоя слабая сторона – это нос; Роберт постоянно бьет тебя в нос, чтобы у тебя началось кровотечение и ты перестал ставить защиту руками. Над этим стоит работать. Твоя слабая сторона – нос, а сильная – положение лежа. Ты можешь часами пролежать на земле, пока тебя колотят ногами, даже не соизволив встать и продолжить драться с разбитым носом. – Люк улыбнулся. – Ты, наверное, боишься крови, да?
– Ага. Когда я вижу кровь, у меня отключается голова, я перестаю соображать и теряю контроль.
Люк подошел к Миа и изо всей силы ударил его в нос. Брат упал на пол и начал закрывать правой рукой хлеставшую кровь.
Люк проникся уважением к брату за то, что тот не издал ни звука.
– Лежи и смотри на свою кровь.
– Да пошел ты.
– Смотри на кровь, Миа. Она красного цвета, похожа на крашеную воду, попробуй ее на вкус.
– Закройся…
– Соленая такая, это всего лишь соленая вода красного цвета. Не бойся крови, бойся удара в спину. Я тебе сломаю нос, может быть, кровь перестанет каждый раз хлестать рекой.
– Себе сломай.
– Вставай.
– Нет.
– Вставай, Миа. Не заставляй меня протягивать тебе руку.
– Пошел ты. Не встану.
– Если ты сейчас не встанешь, то я лягу возле тебя и лежа сломаю тебе нос. Ты этого хочешь?
– Собака… – процедил сквозь зубы Миа со слишком неистовой для него злостью. Люк аж удивился такой силе эмоций своего брата.
– Да, мы псы. Вставай же, дворняга-трус!
– Сам ты дворняга!
Миа быстро поднялся на ноги и накинулся изо всех своих сил на брата, но повалить его на пол не сумел. Однако Люк не стал одним ударом отправлять своего хилого, но разъяренного брата в нокаут, напротив – он решил не прикладывать никаких усилий. И то, как Миа набросился на Люка и в прямом смысле закружил его, было больше похоже на танец.
– Никогда не думал заняться вальсом? – добродушно улыбнулся львиным глазам Люк. Он не делал абсолютно ничего, всего лишь удерживал равновесие, чтобы им двоим не упасть.
– Я тебя убью…
– Так возьми и убей, нож на столе.
В тот же миг Люк резко опустил руки вниз, и Миа, потеряв равновесие, упал на пол. Люк тем временем отошел от брата поближе к двери.
– Нож на столе. Бери его в руки и убей меня. Может быть, тогда ты станешь хоть проволокой, а не будешь стеблем кустовой розы, которой еще пока не обрезали шипы. Ну же, бери нож, трухало, и убей своего обидчика!
Миа встал с колен и немедленно направился к миске с почищенным картофелем. Мать попросила Люка приготовить пюре, а сама ушла на озеро за рыбой.
– О, другое дело. Подходи, я не стану сопротивляться тебе, живой труп с радостью поплывет по течению реки.
– Ты – труп. – В глазах Миа было столько злости, столько презрения, столько самонадеянности. Словно в его руках сейчас находилась жизнь человека, который отнял у него все.
В эту секунду Миа представил себя и палачом, и судьей, и Господом Богом, но не убийцей. Не человеком с ножом.
– Давай подотри кровь с соплями и действуй.
– Только попробуй, – донесся пронзительный женский голос, в котором было столько льда, что сердце Люка застыло, а тело перестало шевелиться.
– Брось нож на пол и подойди ко мне. Быстро.
Миа не задумался ни на секунду, а сразу же выронил нож и быстро прошел мимо Люка к человеку, который стоял у двери.
Мать – не человек, мать – это мать. Но с недавних пор для Люка она стала человеком, а не Атлантом.
Темноволосая женщина, ростом не намного ниже своих сыновей, изо всех сил ударила Миа по лицу. Запеченную кровь на лице юноши смыло потоком свежей.
– Иди в спальню и становись в угол. Быстро. – Ее голос не дрогнул. Женщина не проявила ни одной эмоции, когда сказала Миа, что ему делать. Ее холодный и ровный тон был всегда беспрекословным.
А слова – истиной. Не подвергаемой сомнениям истиной. Такой истиной, как в Священном Писании.
Когда Миа убежал в комнату, женщина зашла на кухню и обратилась к спине Люка.
– Повернись.
Мальчик повернулся, но смотрел не на нее, а на пол. Даже сильный Люк, имевший коричневый пояс по карате и не боявшийся в этом мире практически ничего, не мог вынести сурового взгляда матери.
– В глаза смотри.
Люк посмотрел в черные ангельские глаза, которых страшился больше смерти. Губы юноши задрожали, но он тут же взял себя в руки и прикусил губу.
– Ты боец, да? Можешь ударить брата, разбить ему нос? Так ударь меня, чем я не такая, как он?
– Чем ты не такая, как я? – процедил сквозь зубы Люк, еле сдержав слезы.
Мальчик напряг изо всех сил кулаки, но не для того, чтобы напасть на свою мать, а рефлекторно, даже не заметив этого. Он так делал всегда, когда перед ним стоял соперник сильнее него.
– Ударил меня, – сказала женщина настолько холодным и ровным голосом, что Люк чуть не подавился от ее слов. А затем добавила: – Быстро.
– Нет, – выдавил из себя Люк и сразу закрыл глаза, ожидая удара в лицо. Но удара не последовало, и он поднял веки.
– Если сейчас ты не разобьешь мне нос, как разбил своему брату, то два с половиной года будешь стоять на соли каждый день. Три часа после школы и один перед сном. Ты меня услышал?
– Да. – Люк снова закрыл глаза и ослабил кулаки.
– Даю тебе десять секунд, чтобы это сделать. Время пошло.
Люк даже не сдвинулся с места, застыв после ее слов, как статуя. Он мог ей разбить нос, он мог взять с комода новый нож и всадить ей в горло, но он не мог ей сейчас признаться в том, что знает о ее тайной любви к своему брату.
Разбить матери нос – это значило смириться с тем, что он не такой, как они. Что не достоин ни понимания, ни любви, ни родства с этими близкими, но совершенно чужими людьми. Он не разбил ей нос, потому что в глубине души вымаливал у нее прощение за ее нелюбовь, за ее холод, за ее равнодушие.
Когда десять секунд прошли, женщина сдвинулась с места, прошла мимо Люка и достала из верхнего шкафчика пакет соли.
– Подойди и возьми. Сегодня перед сном начнешь.
Люк даже не пошевелился, продолжая стоять на месте и смотреть глубоко в себя или на воздух перед собой.
– Ты глухой?
– Я не глухой, – сказал Люк и подошел к матери за солью. – Я не глухой, мама, – повторил он, но теперь подавленным голосом, взял из ее рук соль и ушел в спальню.
Люк учился в одном классе вместе со своим братом, в отличие от Миа он никогда не был хорошистом и никогда не стремился сидеть за партой в первых рядах.
Ему было важно, чтобы его не выгнали из школы, лишь бы не расстроить этим мать. Люк сидел на уроках и думал о деревянных крыльях и о том, что этим прорывом в науке он позволит матери взглянуть на него совсем другими глазами. Взглянуть так, как она никогда на Люка не смотрела.
Возможно, в ее голосе даже проскользнет эмоция. А в глазах – луч света.
Люк считал себя самым отвратительным сыном на свете, но не самым плохим человеком. Он умел отличить человека в обществе от сына в семье. И, пожалуй, это и стало его спасением. Его чистым глотком воздуха и возможностью жить после смерти бессмертного и живого человека.
Зеленоглазый юноша, который в отличие от своего брата имел мечту, проектировал день за днем свои рукотворные крылья… К своему четырнадцатилетию он уже был намерен взлететь над землей.
Сначала он соорудил крылья из двух досок примерно одинаковой длины и ширины для каждой руки. Прибил на них железные петли-держатели для кисти руки и изгиба локтя.
С такими крыльями из обыкновенных досок Люк далеко не смог улететь, испытав свое птичье сооружение на обрыве над речкой.
На этот раз юноша отделался лишь синяком на правой ноге и немного ослабевшей верой в свою затею.
После возвращения домой Люк поужинал с семьей, затем, как обычно, отстоял свой срок на коленях у стены, закрыв глаза и думая о том, на каких крыльях удастся пролететь хоть несколько метров, продержаться в воздухе хотя бы две секунды. Две секунды – это много, этого достаточно вполне для первого раза.