Шаромыжники

Мистер д'Арамиц подумал-подумал, посоветовался с персональной жабой и, как и следовало ожидать, земноводное расход не подписало. Мне пришлось побегать по окраинам. Так что пришлось мне побегать по окраинам Линчберга, прежде чем удалось найти двоих помощников, или, вернее сказать, работников из пришлых белых бедняков.

Сорокадвухлетняя Тэсс Уэшли, фермерская дочь, пришла в город откуда-то из-под Бостона. Бедной женщине не слишком повезло в жизни: в детстве ей угодила копытом в лицо драгунская лошадь, изуродовав на всю жизнь. С такой внешностью ожидать замужества Тэсс не приходилось и она провела свои лучшие годы на бедной отцовской ферме, изредка выбираясь в церковь и за покупками в соседнее село. Младший брат, поругавшись из-за чего-то с отцом, покинул родной кров и пошёл в матросы. Иногда он с оказией присылал весточки о себе и немного денег, которые, прямо сказать, здорово выручали. Но в десятом году прошёл слух, что очередное судно, на котором служил Джим, в первом же рейсе остановил для "досмотра" британский фрегат. Англичане изъяли груз и силком перегнали к себе на борт почти всю команду, оставив американского шкипера вместе с больным сыном и коком-негром на выпотрошенном судне посреди моря, с бочкой солонины и двумя анкерками пресной воды. Судя по тому, что слухи всё-таки появились, этому капитану здорово повезло и он всё-таки добрался если не до берега, то до другого американского корабля. А вот брат Тэсс так и затерялся и теперь, когда началась настоящая война, один бог знает, удастся ли ему уцелеть?

Когда же старый Джонатан Уэшли скончался, то оказалось, что их нищая ферма давно заложена-перезаложена, а над дочерью покойного навис долг банку в сорок пять долларов, который необходимо срочно погашать… Закончилось всё тем, что ферма отошла банку, управляющий которого прислал семью арендаторов-эмигрантов, а Тэсс уложила в мешок поверх картошки и коробки с кукурузной мукой потрёпанную Библию с хранящимися в ней письмами брата, кофейник с кружкой да миску с ложкой, мыло, старое платье да пару нижних юбок и подалась, куда глаза глядят. Как оказалось, глаза её глядели куда надо, поскольку мы с Давидом наняли её варщицей и прессовщицей за восемнадцать центов за рабочий день, с возможностью ночевать на складе и получать небогатый, но калорийный паёк.

Кстати, на будущее: когда разбогатеем, нужно что-нибудь придумать с жильём для таких вот бедолаг: как я понял, с рабочими общежитиями в США пока что туго…

Вторым работником на нашем "промышленном гиганте" стал четырнадцатилетний Дик Арчер, за двенадцать центов в день согласившийся на работу резчика блоков и грузчика "подай-принеси-положи на место". Как Гаврош из французского сериала… Как же его? Там ещё Депардьё играл? Словом, как тот парижский босяк он слонялся по улицам, то подрабатывая погрузкой-разгрузкой, то промышляя рыбной ловлей, то раскрашивая и продавая за пару центов шаржевые плакетки, изображающие то лицо индейского вождя, то солдата в треуголке, поднимающего в приветственном жесте стакан, то подкову "на счастье". Не брезговал и мелким воровством, но тут, как говорится, не пойман — не вор, особенно если выбор стоит между "украсть" и "не жрать третий день". Я и познакомился с Диком как раз тогда, когда углядел на разложенной прямо на земле тряпицы, среди глиняных подковок и индейцев хорошо знакомый по двухбаксовой бумажке портрет Джефферсона. Когда-то давно, когда мало кто предполагал, до какой ямы доведёт народ та самая "Незалежность от мозгов", в памятные школьные времена я года три ходил на занятия в детскую художественную школу. А потом с финансами у родителей начались серьёзные проблемы и обучение моё закончилось явочным порядком. Рисую-то я неплохо, хотя до профессионалов, понятно, не дотягиваю. А вот со скульптурой, особенно с мелкой формой как-то не в ладах.

Парень же, судя по работам, хотя и явно пока не Антокольский или Вучечич, но соответствующая жилка у человека есть. Ничего не поделаешь: надо знакомиться. Забрал "Джефферсона" за четыре цента, поболтал немного с юным бродягой, понял: споёмся! Ну, и позвал к себе, сразу предупредив, что спервоначалу будет не жирно, но стол и крыша над головой за счёт фирмы и еженедельная выплата денег гарантированы. И представьте: этого потомка английских йоменов пришлось ещё и поуговаривать! Зато теперь хлопчик ухитряется нормально выдерживать ритм работы, выбираясь подышать свежим воздухом только во время обеда и после трудового дня.

Единственное: пришлось отобрать у паренька огниво и трубку, дабы он избежал соблазна покурить на рабочем месте. Пожар — это, наверное, самое страшное, что может сейчас произойти. Это Линчберг, и наш сарай с товаром стоит совсем недалеко от других таких же сараев-складов, под самую крышу набитых тюками табака и хлопка и мешками сахару. И пусть основатель города — не тот судья Линч, в честь которого назвали линчевание, а его однофамилец, но обязательно найдутся те, кто пожелает вздёрнуть высоко и коротко разгильдяев, из-за которых учинятся такие огромные убытки…

…

Вероятно, проученного мною хама в "Мечте джентльмена" недолюбливали, поскольку никто не спешил на помощь упавшему, но и мой поступок у посетителей особого восторга не вызвал, судя по физиономиям посетителей.

Особенно это не понравилось худощавому брюнету с тонкими усиками на породистом лице, который как раз и собирался сесть за тот самый опрокинутый стол.

— Мистер, ваши отношения с этим господином касаются лишь вас двоих. Но вам не кажется, что ронять кого-то в мой обед — это не слишком вежливо?

— Да, вы, несомненно, правы. Мало того, что этот тип отказывается отдавать проигрыш, будто последний нищеброд и грубит, так ещё и имеет наглость плюхаться задницей в ваши тарелки. Его счастье, что наткнулся на такого спокойного и незлобивого меня, а не на кого-то другого. У нас на Австралийщине нравы грубоватые, а джентльмены резкие, как аммиак. То есть могут сперва прирезать, а после сожалеть…

— О совершении греха убийства? — Мой собеседник усмехнулся. Видимо, решил, что внезапное развлечение стоит испорченного обеда.

— Нет. От того, что не спросили имени и теперь непонятно, кого в заупокойной поминать.

Я произнёс это совершенно спокойно, но несколько находящихся неподалёку посетителей отреагировали на мои слова смехом. Заразительно расхохотался и брюнет. Ну что же, говорят, что искренний смех продлевает жизнь на несколько минут.

Продолжая смеяться, он подошёл к продолжающему валяться невеже и, наклонившись, резко схватил того за грудки и вздёрнул в вертикальное положение:

— Ты не прав, Тедди, ты трижды неправ. Ты испортил мой обед. — Усатый американец встряхнул беднягу так, что у того мотнулась голова. — Ты бездоказательно обвинил в мошенничестве множество незнакомых тебе людей — соотечественников этого джентльмена и его самого. Покарай меня бог, если я понимаю, как можно сжульничать в шахматы! А главное — ты отказался отдавать долг чести. — Снова встряхивание, разбитая морда перекашивается от боли. — Такие, как ты, Тедди, позорят наш штат. Что подумает, увидев такое поведение, иностранец? Он подумает, что прекрасная Виргиния населена невежами и негодяями. И мы все, — он обвёл рукой зал таверны, как бы объединяя этим жестом всех присутствующих, — все должны будем стыдится. Да, нам будет стыдно. Потому что мы проглядели и терпели рядом с собой неджентльмена. Поэтому, Тедди, сделаем так: ты отдашь проигрыш этому мистеру… Мистеру…

— Джордж Майкл, к вашим услугам! — Я козырнул двумя пальцами, на киношно-американский манер.

— …Мистеру Майклу. Компенсируешь ущерб, причинённый мне и постараешься смягчить чувство стыда за твоё поведение, испытанного присутствующими здесь джентльменами за твоё поведение. И да: если я не ошибаюсь, ты ещё не заплатил за свой виски. Я помогу тебе.

С этими словами брюнет удивительно ловко добыл из недр одежды "неджентльмена" довольно объёмистый мешочек и небрежным жестом кинул его ко мне на стол.