Страница 34 из 56
Вовсе нет. Говорят, цыгане - гостеприимные люди и принимают в свои ряды кого угодно. Был даже фильм такой, "Гаджо", где музыкант в исполнении артиста Бехтерева покидал свою питерскую квартиру-трущобу, бросал работу и уходил в табор. Но то - наши цыгане, ромулы. А эти - таджикские, люли. Наши цыгане их вообще за цыган не считают. Вспомнить, как они с Измаиловичем себя повели... Менты к ним точно не сунутся. Во-первых, весь табор они задержать не смогут - места ни в одном изоляторе не хватит. Во-вторых, те сразу прикинутся, что русского языка не знают. А где у нас найдешь переводчика с люли?
Менты к ним не сунутся. А вот я...
Почему бы и нет! Где страсть актера к переодеванию? Она всегда при мне.
***
- Ты спятил, Соболин,- повторяла Аня, доставая из стенного шкафа в прихожей наши старые дачные шмотки.- Ну какой ты бродяга? Посмотрел бы на свой живот. И на щеки - со спины ж видать!
- Ну уж, не так чтобы со спины,- обескураженно оглядел я себя в зеркале.- И потом, я вовсе не бродяга. Просто я поссорился с женой, жить мне негде. Денег на гостиницу нет. И подумал - почему бы в таборе не перекантоваться?
- Ох, Соболин,- вздохнула жена.- Ну а зачем тебе это надо? Давно приключений не было? Вспомни, как тебя нелегкая понесла в клуб к братьям Карпенко. Чем дело закончилось? Больницей. А ты мне здоровый нужен, Володя...
Мне и Антошке.
- Знаешь, Анют, а вот что касается склонности к авантюризму, то еще неизвестно, кто из нас лидирует! Вспомни, как прошлой зимой ты для нас ночную экскурсию в Рыбацкое организовала... Как мы армян освобождали, Жоре Армавирскому зачем-то помогли. Зачем, спрашивается? Он на свободу вышел - и вот, говорят, Гиви Вертухадзе заказал.
- Это неправда,- тихо произнесла Аня и прикрыла глаза.
- Как неправда? Ань, ты опять что-то знаешь?
- Нет,- сказала жена после паузы.- Просто мне кажется, что это не он.
- Вот и я говорю, Аня, что это Дед Омар! Знаешь, почему?
Минут пять я развивал перед женой свою теорию о киллерах-огнепоклонниках, но она слушала вполуха.
- Нет, Соболин, не пущу,- решительно сказала она.
- Аня! Ну, Аня...- обнял я супругу.- Значит, так, Обнорскому объясни, что я беру три дня за свой счет.
С Шахом я договорился, он меня заменит. Если через три дня я не объявлюсь и не позвоню - ну тогда что ж...
Тогда докладывай обо всем Обнорскому.
- Поужинай как следует,- вздохнула Аня.
Уплетая котлеты, я вновь подумал - как мне все-таки повезло с женой. Умная, заботливая, красивая. А самое главное - верная. Господи, хоть бы изменила она мне разок, мне б не так стыдно было за все свои амурные похождения...
Но я быстро отогнал от себя нелепую мысль: верна - и слава Богу.
На мне были старые протертые джинсы, свитер, дождевик. В кармане - сто рублей. И никаких документов.
Аня помахала мне рукой из окна.
Я поднял руку в ответ. В груди защемило.
***
Худой изможденный люли в алом халате играл на губной гармонике, а парень с девушкой отплясывали вокруг костра. Женщины, дети, старики - все они весело хлопали и подпевали. Какой-то индийский мотив, что-то надоедливое, протяжное, нескончаемое...
Почему-то на меня не обратили внимания. Я стоял минут пятнадцать, хлопал в ладоши и выкрикивал танцующим ободряющие возгласы. Наконец мне дали шашлык на бумажной тарелке и пластиковый стакан с красным вином.
Я присел на краешек скамейки. Люли продолжали веселиться.
Появилась гитара. Пышноусый крепыш наяривал зажигательные мелодии.
Подпеть я не мог, поскольку не владел языками. Но когда невысокая стройная цыганка с распущенными волосами, с огромными миндалевидными глазами, запела вдруг по-русски: "Ехали на тройке с бубенцами..." - я понял, что наступил мой выход. Подхватил сперва негромко, затем сильнее - и вдруг у нас возник превосходный дуэт... Я давно не пел так вдохновенно. И главное, всегда попадал в мелодию, хотя часто грешу обратным. Нам аплодировали.
Цыганка смотрела на меня смеющимися глазами.
Зачерпнув из бочки черпаком, старик-люли налил мне в пластиковый стакан душистой жидкости. Я обжегся и поперхнулся - что-то среднее между самогоном и чачей. Мне дали гитару. Мы спели "Ночь светла". Спели "Очи черные". А затем цыганка жестом велела мне отдать гитару соседу и увела меня за руку в сторону от веселья. Спиной я чувствовал ненавистный взгляд пышноусого крепыша.
То здесь, то там горели костры. Звучали песни. Лагерь состоял из дощатых построек (видно, давно брошенных владельцами), фургончиков на колесах и высоких шатров.
- Меня зовут Зейнаш,- сказала девушка, когда мы вышли на берег озера.
- Владимир,- представился я.- Можно мне с вами пожить немножко?
Веселый вы народ...
Зейнаш улыбнулась.
- Сейчас я отведу тебя к старшему, ты ему все расскажешь.
- К барону!- догадался я.
- Можно и так,- рассмеялась Зейнаш.
Я вошел в микроавтобус. Пожилой человек с хемингуэевской бородой в синем спортивном костюме "адидас" приподнял очки и оторвался от компьютера. Он сделал мне знак рукой, и я сел на ковер. Барон присел рядом, скрестив ноги, и стал внимательно на меня смотреть. Курилась чаша с благовониями.
Гудел обогреватель.
- Рассказывай,- негромко сказал барон.
И я начал говорить. О том, как поругался с женой и поэтому лишился жилья. И о том, как был бы рад пожить вместе с гостеприимным народом, объединяющим традиции цыганской и восточной культур...
- Кто ты по профессии?- спросил барон.
- Артист,- честно признался я.
Значит, работать сможешь,- произнес барон загадочную фразу.
После этого мальчик лет пятнадцати отвел меня в шатер, где лежало уже три спящих тела, и вручил спальный мешок. В сон я провалился быстро.
***
Весь следующий день я бродил по обезлюдевшему табору. На меня не обращали внимания. Один раз попросили помочь наколоть дров, с чем я блестяще справился, даже сам себе удивившись.
Один раз попросили принести с озера ведро воды. Дали тарелку кукурузной каши. Зейнаш не было видно. В автобус к барону зайти я постеснялся. Я не знал, у кого мне выведать информацию.
А к вечеру народ начал стягиваться.
Вновь зажглись костры, зазвучали песни. Но в этот раз петь мне не довелось.