Мы уже там? (ЛП)

Элайджа слушает ее монолог, а Дэнни кидает взгляд на Джулию – та в ответ закатывает глаза. Они попали в плен еврейской географии, неотвратимо притянулись к таким же чужим в чужой стране.

Детям миссис Фельдштейн разговор надоедает раньше, чем обоим говорящим. Те обмениваются впечатлениями: Фельдштейны как раз едут в Венецию из Рима. Дэнни начинает перебирать пальцами оставшиеся на скатерти крошки хлеба. Джулия хихикает и начинает обстреливать его крошками.

Элайджа с горящими в пылу разговора глазами поворачивается обратно к столу – а его старший брат вовсю дурачится с его новообретенной любимой. Он впервые за долгое время чувствует себя более серьезным братом.

Внимание Джулии тут же переключается обратно на него, и ему тут же становится легче. Дэнни ощущает, как будто из него вынули центр тяжести. Он снова просто гипотенуза.

– Как доехали? – спрашивает Джулия. Хотя вопрос мог предназначаться любому из братьев, оба понимают, что отвечать должен Элайджа.

– Нормально, – говорит Дэнни.

– Да, если для тебя «нормально» – это быть запертым в машине, которую ведет Красный Барон, – уточняет Элайджа.

– Ты спутал все метафоры.

– Это не метафора, а отсылка.

Джулия улыбается:

– Кажется, я уловила общую суть, – и обоим остается только замолчать.

– Ты уж прости нас, мы все-таки братья, – через некоторое время произносит Дэнни.

– Да, я заметила. У меня у самой четыре брата.

Четыре. Ни Дэнни, ни Элайджа не в состоянии вообразить, каково иметь столько братьев. Независимо друг от друга они гадают, легче это или тяжелее, чем когда брат всего один.

Так Джулия перехватывает бразды разговора. Элайджа восхищается тем, что она настолько очаровательна, что все, кто рядом, в свою очередь начинают пытаться очаровать ее. Вдруг слова начинают литься из обоих братьев не отдельными фразами, а целыми абзацами. Они рассказывают о коварстве родителей, о своей повседневной жизни. Дэнни говорит о работе, и даже Элайдже не скучно – по крайней мере, не смертельно. Джулии, кажется, интересно, и Элайджа погружается в ее интерес. Семья из-за соседнего столика уходит, но перед этим миссис Фельдштейн выписывает им на лист бумаги список того, что просто необходимо увидеть в Риме. Итальянская речь потихоньку вытесняет из ресторана английскую. Входят новые и новые гости, и Дэнни, Элайджа и Джулия подаются друг к другу и начинают сплетничать.

– Я желаю знать… – начинает Джулия. Она без счета пила вино, и это слышно по ее голосу. – Все ли итальянцы такие красавчики?

– Не замечал, – фыркает Дэнни.

– Лжец! – выкрикивает Элайджа. – Они совершенно прекрасны, и ты это видел!

– Ладно, видел, – сдается Дэнни.

– Вот! – улыбается Джулия. – У них у всех такие идеальные пропорции, такой тонкий баланс божественных и мальчишеских черт! Я с трудом прохожу по улице, не перецеловав десять незнакомцев. В их окружении я полностью чувствую себя женщиной! Так вот, я хочу знать: что происходит? Вокруг столько сногсшибательных молодых людей… а рядом ходят старики, все ниже как минимум на полметра, пузатые и с лысинами. В них нет ни следа молодости! Вообще ни следа! Как будто они танцуют на балу до тридцати, а потом – пуф! – бьет полночь. И они скукоживаются, а их «фиаты» превращаются в тыквы.

– Какую жуть ты говоришь! – ахает Дэнни как можно более возмущенным тоном.

– Но это же правда?

– Истинная правда.

Повисает пауза, а потом Дэнни спрашивает:

– Что привело тебя сюда?

Он все еще не может отделаться от мысли о том, как она ходит по узким, забитым толпой переулкам и целует незнакомцев.

– Древняя история, – отвечает Джулия, откидываясь на спинку стула. – Но для меня она совсем свежая. Я изучала промышленный дизайн. Мне всю жизнь не давали покоя стулья. Знаю, звучит глупо, но так и есть. В стуле идеально сочетаются форма и функционал. Мои родители думали, что я свихнулась, но я как-то убедила их оплатить мою учебу в Калифорнии. На дизайнера мебели. Сначала я была полна энтузиазма. Мне было совершенно несвойственно уезжать так далеко от дома. Но я так устала от холода и снега и решила, что капелька солнца может изменить мою жизнь. И вот, я поехала в Лос-Анджелес и жила с подругой бывшей девушки брата. Она была начинающей актрисой, а значит, много сидела дома. Сначала все было потрясающе! Я даже не стала дожидаться конца лета, а сразу с головой нырнула в учебу. Вскоре выяснилось, что нельзя полностью сосредоточиться на стульях. Мне нужно было научиться разрабатывать ложки, ершики для унитаза и термостаты. С математикой у меня не было проблем, зато были проблемы с преподавателями. Они могли за секунду растоптать всю твою жизнь и не дать ни единой подсказки, как все исправить. Я все больше и больше времени проводила в студии с другими фанатичными студентами, которые охраняли свои вожделенные проекты, как дети любимую игрушку. Я начала гулять по городу. Долго. Я не могла пойти домой, потому что там всегда была моя соседка. Солнце невыносимо пекло, и я старалась как можно больше времени проводить под крышей. Но не просто под крышей, а под нейтральной крышей. Я много часов проводила в супермаркетах, бродя от крыла к крылу, набирая продукты и возвращая их назад. Я ходила в боулинг-клубы и в аптеки. Я каталась на автобусах, в которых всю ночь горел свет. Я сидела в автоматических прачечных, потому что когда-то они дарили мне радость. Но теперь шум стиральных машин звучал как грохот пролетающей мимо жизни. И вот однажды я просидела в прачечной слишком долго и женщина, развешивавшая белье в подсобке, – Альма – подошла ко мне и спросила: «Девочка, что ты здесь делаешь?» И я поняла, что не могу ответить. И не может быть ответа. И тогда я поняла, что надо двигаться дальше. У меня были отложены какие-то деньги – немного, но достаточно. Я уже уехала далеко от дома и теперь решила, что не хочу возвращаться. Я выбрала Европу, потому что она далеко от дома и я всегда хотела здесь побывать.

– Ты думала, что здесь будет счастливее, – произносит Элайджа. Джулия мотает головой:

– Вряд ли. Но я решила: если уж мне все равно плохо, пусть мне будет плохо по другим причинам.

– И как, тебе плохо? – спрашивает Дэнни.

– Как ни странно, нет.

Он, как загипнотизированный, смотрит ей в глаза и задает новые и новые вопросы:

– И ты нашла то, что искала?

Секунду Джулия молча смотрит на него, потом разводит руками:

– Я даже не знаю, чего ищу, хотя надеюсь, что узнаю, если вдруг по пути найду это. Иногда мне хочется упростить свою жизнь до чего-то простого и ясного. А иногда – так усложнить ее, чтобы все, к чему я прикасаюсь, становилось так или иначе связанным со мной. Я понимаю, что это очень противоречиво, но тут уж ничего нельзя поделать.

Возвращается официант, ставя в разговоре точку с запятой. Кофе и десерт отвергнуты. Дэнни пытается снова заглянуть Джулии в глаза, но она изучает скатерть, обводя пальцами лежащие на столе приборы. Элайджа прикасается пальцами к ее руке. Он чувствует волнение и смелость. Она поднимает взгляд и не отдергивает руки. Дэнни берет на себя чек.

Снаружи только вступает в свои права ночь. Солнце давно уже село, но итальянцы определяют ночь иначе. Выходя из ресторана, Элайджа и Дэнни по очереди придерживают дверь Джулии. Она бормочет себе под нос благодарности обоим и привстает на цыпочки, когда ночной воздух овевает ее лицо.

– Теперь куда? – спрашивает Дэнни.

Элайджа поражен: он-то думал, что это очевидно.

– Мы пойдем пить кофе, – расплывчато отвечает он.

Дэнни тут же сдувается перед лицом слова «мы», которое его не касается.

– А, – произносит он. – Ну конечно. – Потом: – Дать тебе денег?

– Нет. Спасибо.

Дэнни еще секунду медлит, ожидая, что Джулия тоже что-нибудь скажет. Если она захочет, чтобы он пошел с ними, он пойдет. Но Джулия молчит, переваливаясь с ноги на ногу.

Элайджа хочет спросить брата, чем он займется, но боится, что это прозвучит слишком жестоко.

– Разбудишь меня, когда вернешься, – вместо этого заключает Дэнни. Потом говорит Джулии, что был очень рад знакомству.