Страница 10 из 31
– Это все просто невероятно, – останавливается, указывает на синагогу и говорит, что просто представить себе не может. Это просто невообразимо.
Элайджа слушает, как Дэнни рассуждает о том, как это вообще возможно и какой урок отсюда можно извлечь.
– Не знаю, – произносит он наконец, думая о родителях и о том, как они обрадовались бы, узнав, что оба их сына были здесь и думали об этом.
– Столько истории… – тянет Дэнни и замолкает. Растворяясь в увиденном. Чувствуя, как оно проникает в душу. Осознавая, что почти вся ценность мира лежит в его прошлом.
========== 9. ==========
Слово «одиночество» должно быть одиноким, однако его бывает очень много. Бывает одиночество на пустом пляже в полночь. В пустом номере отеля. В спешащей куда-то толпе людей. Бывает одиночество, когда не хватает какого-то конкретного человека. А еще можно быть одиноким рядом с тем самым человеком – потому что ты все равно один.
На площади Святого Марка Элайджа расходится с Дэнни и сначала теряется. Вокруг снуют тысячи людей и, кажется, говорят на тысяче языков. Их пути ведут во все стороны сразу, так что невозможно куда-то свернуть, не имея четкой цели.
Сначала Элайдже хочется забиться в укромный уголок, взять в ларьке открытку за сто лир и написать Кэл про людей, про птиц и про то, как на каждый звон колокола все туристы останавливаются и смотрят, сколько времени. Он завершил бы открытку фразой: «Вот бы ты была здесь!» – и был бы серьезен, потому что, очутись поблизости чей-нибудь именинный торт с трехпенсовыми свечками, он бы непременно задул одну и пожелал именно этого. С Кэл всегда хочется улыбаться и смеяться, Кэл взяла бы его за руку, и они танцевали бы вальс там, где слишком тесно танцевать, и бегали бы там, где нельзя бегать. Он постоянно думает о ней.
Элайджа покупает открытку, садится и начинает писать, не забыв нарисовать над адресом Кэл базилику. Потом прячет открытку в карман, чтобы потом отправить, и думает, что делать дальше. На узких улочках мало простора для размышлений, и Элайджа решает ничего не решать. Он сливается с толпой и сдается ей. У Элайджи есть редкий талант, которого сам он не осознает: он умеет не чувствовать себя одиноким в толпе незнакомцев. Как только он оказывается в гуще толпы, его уже куда-то увлекает. Он завороженный наблюдатель, затерянный в гуще чужих стремлений. Двигаясь за толпой с площади Святого Марка к набережной канала, Элайджа разглядывает толпу в поисках красивых незнакомцев. Он улыбается, глядя, как большие компании пытаются не потерять друг друга. Вокруг носятся маленькие дети, врезаясь в его ноги, а старики лениво толкают коляски. Уличные торговцы продают одни и те же дешевые футболки через каждые полтора метра. В отеле на берегу канала играет оркестр, и матери зовут дочерей с моря.
Если бы кто-то задался целью восстановить по кусочкам день Элайджи, наверно, можно было бы просто сложить вместе все фотографии и кусочки видео, где он случайно зашел в кадр. Он сотни раз увековечен, оставаясь незаметным случайным прохожим.
Подальше от Святого Марка люди рассасываются и шум утихает. Вокруг возникают странные скульптуры – огромные якоря и стальные балки в диких положениях. Элайджа решает, что это просто часть ландшафта, этакий реверанс Нового города Старому.
А потом он забредает на биеннале.
========== 10. ==========
Однажды вечером посреди декабря Кэл спросила: «А ты тоже думал, зачем мы бродим, как ветер дует?» Теперь Элайджа знает ответ: «Чтобы делать открытия». В эпоху путеводителей, интернета и радиоволн почти невозможно открыть что-то новое. Сейчас знакомство с чем-то новым свелось скорее к оправданию ожиданий, перестав быть внезапным чудом. Почти невозможно столкнуться с событием, которому нельзя тут же подобрать названия, или оказаться в каком-то месте, не включенном в маршрут.
Элайджа покупает билет, заходит на биеннале – и открывает для себя не только выставку, но и ощущение открытия чего-то нового. Как будто в душу впрыснули адреналин, и ее затопил вихрь эмоций. Он чувствует себя антонимом к слову «одиноко» – он в компании обстоятельств. «Офигеть как круто!» – думает он; так в его лексиконе выражается восторженный трепет. Он как будто попал в (за неимением более подходящих ассоциаций) «ЕРСОТ-центр» мира искусства, и каждый павильон так и манит подойти.
Спускается ранний вечер, и толпа редеет до кучки тихих ценителей. Элайджа заходит в испанский павильон и встает перед абстрактной фигурой ангела из золоченой проволоки. Скульптура неподвижна, но Элайджа все равно чувствует, как ангел возносится. Серендипность – лучший наркотик, и Элайджу накрывает мощным приходом. Он смотрит на ангела, пока не понимает, что тот впечатался водяным знаком в память об этом дне. Тогда Элайджа в восторженном головокружении идет дальше.
Современное искусство может затрагивать тончайшие струны души или вызывать хохот и отвращение, но оно редко бывает скучным. Громады павильонов биеннале дают тому живейшее подтверждение. В бельгийской секции Элайджа набредает на скопище открытых белых (гипсовых?) контейнеров. Секция Люксембурга заставлена шезлонгами с табличкой «Продается» в углу («Наверно, – хватается Элайджа за первую мысль, – в Люксембурге дефицит художников»). В голландской секции показывают фильмы, как девочка показывает стене неприличный жест (видны трусики), а мужчина моется под общественным душем. Пол усеивают лампочки с сосками (их невозможно описать никак иначе). Это развлекает Элайджу куда сильнее, чем любой так называемый парк развлечений.
Потом он переносится в чудаковатый мир японской выставки. Ее нижний уровень занят однообразными фотографиями черно-белых клеток. Элайджа поднимается по лестнице, и мир взрывается красками: с деревянной дорожки вокруг внутреннего озера открывается вид на ярчайшие клеточные ландшафты. У Элайджи рябит в глазах. Он три раза обходит зал, а потом переходит во французский павильон, заполненный спрессованными в кубы автомобилями.
Элайджа хочет позвонить Дэнни: позволить ему пройти мимо такого безумно волшебного места – практически преступление. Но он не знает номера отеля – и даже не умеет пользоваться итальянскими телефонными будками. Так что он просто клянется себе заставить Дэнни прийти сюда завтра – и если нужно, пойти с ним самому.
Подзаголовок к русской экспозиции гласит: «Сознание – это такая вещь, которую мир должен обрести, хочет он этого или нет». В центре павильона стоит огромный металлический контейнер с отверстием сверху, а над ним висит табличка: «Подайте на пересадку сознания». Элайджа лезет в бумажник и достает мятый американский доллар. Потом идет дальше – к поразительно тонким изображениям насилия и скульптурным лабиринтам, над которыми витает зловещая музыка. Серендипность отшибает его чувство времени. Когда он осознает это, уже вечер. На пяти языках объявляют: выставка скоро закроется. Элайджа набредает на сувенирный магазин и покупает еще несколько открыток для Кэл и выходит в ворота – снова в логичный мир.
Он смотрит на афишу выставки: завтра закрыто. Дэнни не повезло. Элайджа разочарован и в то же время чувствует облегчение. Не потому, что этот опыт останется его и только его (он правда хотел бы, чтобы Дэнни все это увидел). Просто в глубине души знает, что возвращаться было бы глупо. Одно и то же открытие не сделать дважды.
========== 11. ==========
«А ты тоже думал, зачем мы бродим, как ветер дует?» – спросила Кэл. В тот вечер выпал первый снег, и они слышали, как за окном, за стенами гнутся ветки и падают крохотные кристаллики льда. Элайджа и Кэл превратились в общее тепло, горячее дыхание, одеяла и уютные объятия. «Я думал, почему я ни разу тебя не целовал, – хотел ответить Элайджа. – Я думал: что из этого выйдет?» Но вслух ничего не сказал.
***
Дэнни с Элайджей шли к заднему двору школы: хотя звонок на первый урок Дэнни звонит на двадцать минут раньше, чем у брата, они обычно шли в школу вместе, Дэнни оставлял Элайджу на площадке и шел в среднюю школу. Их дорога пролегала мимо ручейка и горстки деревьев, которую мальчики могли без всякого сомнения называть лесом. Иногда по пути они находили следы вторжения: оставленные подростками банки из-под пива, раздавленные или целые, валяющиеся на земле обертки от жвачки, однажды им попалась туфля на высоком каблуке.