Трезуб-империал

— Сейчас будет горячее.

Капитан взглянул на цены и понял, что заказывать ничего не будет. Для приличия поводил немного пальцем по строкам, но, кроме кофе, «натурального, молотого», ничего выбрать не смог. Тридцать копеек. Можно пережить.

— Часто вы… ну… бываете в Володимире? — проклятый барьер в мозгу не давал нормально говорить. Из-за цен он так разволновался, что ли?

— В Володимире?.. Ах да, в этом городке! Я тут в первый раз. Знаете, жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на… гм…

— А чем, собственно, вы занимаетесь, Валентин Александрович?

— Я художник. Причем признанный, что намного приятнее, чем непризнанный. Пишу или для славы, или для себя, или за деньги.

— Это все разные жанры?

— Жанры? — расхохотался мужчина. — Жанры? Вы великолепны! Хотя, конечно, можно сказать и так. Впрочем, нет, жанр у меня один — городские пейзажи. Просто для денег я пишу Андреевскую церковь. Конвейерным, так сказать, способом. Для славы — стройки пятилетки…

— А для себя?

— А для себя — городские дворики. Вот представьте: дом дореволюционной постройки. Кладка уже кое-где потрескалась, трещины в штукатурке, плющ разросся. Во дворе, в тени, на скамеечке, сидят две женщины, пожилая и помоложе, и наблюдают за попытками маленького мальчика затащить обратно домой огромную лайку, их общего любимца. Эту картину я буквально вчера закончил. Каково?

— Должно быть красиво…

— Не то слово! — загремел Дзюба, откидываясь на спинку стула. — Это гениально! Уж вы мне поверьте, я эту картину видел. Только за это никто не заплатит. Никто! — Он покачал головой для убедительности. — Отличный сюжет, хороший свет, удачная композиция… Как будто это главное! — Дзюба огляделся, приглашал в свидетели невидимую аудиторию.— Это Поленов мог заниматься светом. Мне же нужно думать о том, как заработать на масло к хлебу насущному. А для этого приходится дружить с целым миром. — И назидательным тоном добавил: — И пить по ночам со всякими самойловичами. Думаете, Айвазовский мог позволить себе ловить свет? Парень из семьи львовских армян, оказавшийся в только что завоеванном Крыму! Вы полагаете, эти идиоты смотрели на свет в его морских волнах? Нет, они смотрели на его нос, на его армянский нос! — Дзюба сердито засверкал глазами. Лицо его раскраснелось. — Конечно, они посмотрели на его волны и увидели свет! Или сделали вид, что увидели. Но потом, потом, когда деваться уже было некуда!.. Или Репин! Вполне взрослый, самостоятельный человек. Только вот незадача — приехал из украинской провинции, из городка в Малороссии, который и на карте-то не найдешь. Думаете, они на композицию смотрели? Они его выговор обсуждали!

Похоже, столичный художник свернул на свою излюбленную тему и останавливаться не собирался. Но едва он опять открыл рот, Сквира его перебил:

— Значит, вы пьете с целым миром…

Валентин Александрович запнулся.

— Это да, — неуверенно согласился он.

— А мальчик с собакой — это что-то из вашего детства?

Дзюба кивнул и вдруг стал декламировать:

— Средь шума города всегда передо мной

Наш домик беленький с уютной тишиной…

В окне разбитый сноп дрожащего потока;

На чистом пологе, на скатерти лучей

Живые отблески, как отсветы свечей .

— Бодлер? — уточнил Северин Мирославович.

— Бодлер, — снова кивнул Дзюба и замолчал, задумчиво глядя перед собой. Потом вздохнул и добавил: — Я написал эту картину для себя. Никому не продам. Точка. Как бы ни просили. — Он наблюдал, как к их столику приближается официантка с подносом. — Впрочем, никто и не попросит. Где им понять! Братья по цеху, эти бездарные завистники, конечно, поахают. А куда им деться! Пару раз свожу картину на вернисажи. И все. Покупатели такие сюжеты не замечают. Оно и понятно — какой-то двор, какие-то люди. Кому это нужно!

Перед ним появилась тарелка с антрекотом.

— Мне кофе, — обернулся к официантке Сквира. — Я не голоден.

Женщина молча забрала из его рук меню и ушла.

Дзюба испытующе посверлил капитана взглядом. Потом стал резать кусок мяса.

— Знаете, Орест часто бывал у меня на Дзюбинских раутах, — произнес он уже совсем другим тоном. — Был их украшением. Жаль, что умер…

— Что за рауты? — осторожно спросил Сквира.

— Это еще мой отец начал, — Валентин Александрович весь надулся от гордости. — Собирал всех друзей, знакомых, знакомых знакомых, поил их чаем и читал свои стихи. — Он пригладил шейный платок, и его пальцы наткнулись на каплю капустняка. Дзюба покосился на собеседника, сорвал платок с шеи, смотал и спрятал в карман. — Я поэтом не стал, свои стихи читать не могу, так как не имею. Зато могу часами цитировать Бодлера. Он божественно звучит на французском. Я долго считал, что именно это и привлекает моих гостей, пока не понял, что рауты нужны им просто для того, чтобы решать свои вопросы. Это, конечно, покоробило мое самолюбие, но зато дало ключ к сбыту картин. Теперь я меньше читаю Бодлера и чаще демонстрирую Андреевскую церковь со своего конвейера…

— Орест Петрович заходил на ваши рауты тоже для того, чтобы решать вопросы?

— Конечно! Вы думаете, он мог бы отличить Бодлера от де Эспронседы? Или восхититься глубиной лессирующего пигмента? Его интересовали только мои гости!

— Для пополнения коллекции?

— А для чего же еще!

Сквира с подозрением уставился на Дзюбу.

— А вы ведь тоже нумизмат?

— Естественно, — загоготал тот. Он как раз намазывал масло на хлеб, и руки его заходили ходуном. — Только не «тоже»! Я нумизмат сам по себе! Коллекцию я унаследовал от отца. Сколько себя помню, вокруг меня всегда были монеты, коробки, альбомы. И разговоры велись об аверсах и реверсах, поверхности, детализации, окислах, сохранности поля. Это сыграло со мной злую шутку…

Сквира молчал, продолжая глядеть на Дзюбу. Тот пожал плечами.

— Я пришел в нумизматику, так сказать, по отцовским стопам. У меня, грубо говоря, не было выбора. Это сказывается, когда нужно побороться за какую-нибудь монету. Я ненавижу рисковать. Не люблю обмениваться, предпочитаю покупать. А у таких бойцов, каким был Орест, внутри горит огонь. Они избрали, сами избрали нумизматику. Свободный выбор взрослых людей, которые соприкоснулись с монетами и стали их поклонниками. Конечно, такие люди далеко не столь рассудительны, как я. А в нумизматике это важно — не быть рассудительным…

— Рева часто показывал вам свои монеты?

— А иначе какой смысл в собирательстве?

— И какие монеты он чаще всего привозил?

— На продажу? Обычную дань любителям-непрофессионалам. Хорошо идут серебряные рубли девятнадцатого века. Стоят они достаточно дорого, чтобы был смысл ими заниматься, но достаточно дешево, чтобы начинающие могли их себе позволить.

Появилась официантка. Она поставила чашку кофе перед Сквирой, улыбнулась Дзюбе и ушла.

— Сами по себе монеты, — продолжал разглагольствовать Валентин Александрович, — это лишь кусочки металла. Как гвозди или пуговицы. Вам же не приходит в голову коллекционировать гвозди! Ценными монеты делает история — эпоха, правители, герои, какая-нибудь примечательная легенда… Что видит нумизмат в рубле Александра Третьего? Для нумизмата рубль Александра Третьего — не кусочек серебра. Нет. Это упразднение автономии университетов, управление школ Синодом, страх перед «Народной волей», разрыв дипломатических отношений с Болгарией, тройственный союз, Великая Сибирская железная дорога, крушение царского поезда под Харьковом… — Валентин Александрович посмотрел на Сквиру, проверяя, понимает ли тот. — Если хотите, монеты вообще не имеют какой-либо ценности. Вообще! Ценными их делает лишь воображение. — Дзюба откинулся на спинку стула и уже будничным тоном добавил: — Поэтому серебряный рубль нужен больше тем, у кого буйная фантазия.

— А какова ценность какой-нибудь монеты, которая не может существовать?

Дзюба, отправив в рот кусок антрекота, с недоумением воззрился на капитана.