Страница 12 из 71
У него тряслась челюсть, дрожали руки, и он не в силах был их поднять, чтобы хотя бы закрыть лицо. Надо было ей как-то ответить, но все слова куда-то исчезли, остались немота, желтый свет, Беатрикс - и спасения не было!! Он зажмурился, стиснул зубы и повалился на колени, схватившись за волосы, словно пытался удержать готовую сорваться с плеч голову. Лицо у него было искаженное, белое, мокрое - как после жесточайшей пытки.
С тихим мычанием он качался взад-вперед, редкие слезы выступили меж стиснутых век и катились у него по щекам. Некоторое время королева молча наблюдала за ним, потом подошла и насмешливо поинтересовалась:
- Ну, кому из нас надо пойти спать? Да еще, клянусь Богом, приняв усыпительное средство. Если призрак короля вздумает выяснять отношения, оно защитит вернее, чем зеленые свечи. Только я думаю, что сама буду лучшим усыпительным средством... Я твои слезки быстро высушу... А?
Сейчас бы сказать ей: "Пошла вон!" Или - нет, схватить за руку, вытащить к страже, пригнуть за волосы, закричать, срывая голос, на весь Хаар: "Вот она, убийца! Вот убийца короля!" Но он лишь беспомощно, словно в полубреду, шептал о том, что боится угрызений совести, чувствуя, что вот-вот зарыдает от ужаса, любви и бессилия.
- Ну, хочешь, я буду твоей совестью? Хочешь? - Она присела рядом, скользнув ладонями под его волосы, и повернула к себе его лицо с блестящими полосками слез. - Я никогда, никогда ничего тебе не припомню... Клянусь тебе - все, что было, я спрячу в другую жизнь. Клянусь. - Она потянулась к нему с поцелуем - дерзкий румяный рот приблизился к его вздрагивающим, кривящимся губам.
Он был не в силах не ответить. У него осталась только она. И пожалуй, с ней было бы не страшно жить дальше, если не вспоминать про погубленного короля.
Глава четвертая
ЛИЦОМ К СУДЬБЕ
Рингенские гвардейцы чистили амуницию. Собственно, уже заканчивали, потому что в окошках казармы начало смеркаться. Шуршал несильный апрельский дождик, пахло мокрой известкой, снегом и оттаявшим дерьмом, которое наложили во всех углах люди и собаки. Зимой все покрывалось снегом, который в служебных дворах не убирали, а протаптывали в нем кривые разбегающиеся тропки до кухонь, кордегардий, портомоен, конюшен, псарен, людских. По ним и сновали под вечно сумеречным зимним небом, прикрывая лица от мороза, - дни были короткие, воздух обжигал гортань, как прозрачная хлебная брага, которую без выдоха не пригубишь.
Но сейчас была весна. Суконки ходили по кирасам с тихим звоном - от этого казалось, что в темнеющем воздухе подвешены малюсенькие колокольчики. Гвардейцы молчали.
Их капитан, Эгмундт, угрюмо проворачивал в голове одну и ту же мысль: "С какой, собственно, стати, регентом выбрали не принца Эзеля, а вдову-чужестранку?" Он не мог сказать, нравится ему это или нет, за он или против... Во-первых, почему женщина? Во-вторых, почему чужая? Это конечно же как-то связано с тем, что он подглядел, стоя с месяц назад на страже в Чертоге Совета. Единогласно прозвучавшее "да" магнатов, побелевшее лицо Аргареда, а потом долгий и непривычно громкий, на грани ругани, спор. Потом он прошел мимо Эгмундта, за ним выбежал его сын Элас, и у обоих на лицах были досада и злость, и в галерее Аргаред-старший что-то шепнул сыну на ухо, и тот, сильно покраснев, приоткрыл рот, обернулся назад, на дверь зала, где напряжение уже спало и шла благодушная беседа людей, принявших полезное и важное решение. Потом Элас взял отца под руку, и, поглядев еще раз вместе на дверь Чертога, они одновременно отвернулись и удалились.
Эгмундт, служивший трону Эманда двадцать три года, искренне ставивший Этарет выше людей и перенявший многие их суеверия, очень удивился, что Высокие ведут себя, словно зарвавшиеся магистратские чинуши. Кроме того, ему всегда нравился Аргаред, одно лишь появление которого вызывало тоску по небывалому геройству, чудесам и странствиям. В прочих магнатах определенно было больше вельможного, земного. Поэтому Эгмундт обиделся, сам толком не понимая, на что или за кого, и неожиданно для себя пожалел Аргареда - такими печальными казались удалявшиеся по галерее отец и сын.
Теперь он точил длинный блестящий меч, который был куплен в самом начале его карьеры наемника, а теперь - что ж делать - служить будет чужой королеве. И все крутилась в голове неотвязная мысль об этой самой королеве, об Аргареде, о странностях жизни, о том, что ждет он все чего-то великого и таинственного, каких-то странствий в компании с героями, но годы идут, а ничего такого и в помине нет, а есть полсотни солдат, пятьдесят золотых в год, безымянный меч с тусклой рубчатой рукоятью и петушиная амуниция.
Тут распахнулась дверь, кто-то выбранился, и Эгмундт услышал визгливый жеребячий голос:
- Эй, молодцы-ы! Хватай, чтоб не раскокалась, сука!
Сидевшие возле двери гвардейцы вскочили, чтобы подпереть и спустить по ступеням меченную короной на каждой клепке могучую бочку. За бочкой впрыгнул рыжий веснушчатый рейтар Вельт из Окружной стражи, славный своим умением отгадывать буквально все - как упадут кости в "зерни", кто его ударил в игре "мясо", какая будет погода. Играть или спорить с ним решались только круглые дураки. Теперь он скакал вприпрыжку вокруг водружаемой на попа бочки, похлопывал ее и поднимающих ее рингенцев, подхихикивал и тараторил:
- Это вам, молодцы, отписано из королевских подвалов. Это такая штукенция, что вы загогочете без волынки и девок, а утром проснетесь крепче дуба и трезвее Господа Бога.
- С чего такая милость? - вопросил Эгмундт, прервав движение оселка.
Вельт осклабился, с притворным недоумением пожимая плечами. Гвардейцы с треском вышибли донце. Густой горько-медовый дух исходил от черной, вязкой на взгляд поверхности напитка.
- Это ж "Королевский Омут", - обалдело сказал кто-то наиболее сведущий. Все потянулись к бочке, толкая ее коленями, и "Омут" заколыхало - глубокий, валкий, только ряски сверху не хватало. Кого-то из новичков окриком и пинком уже отправили в поварню за ковшами. Вельт балагурил вовсю. А Эгмундт обиженно задумался: вот он, из всей стражи ближний к престолу, только раз "Королевский Омут" и пробовал. Откуда же мозгляк Вельт, который и во дворце-то бывает лишь по большим праздникам, прикатил целую бочищу? Откуда он, сукин кот, ее взял?