Страница 14 из 25
Собирая высказывания российских мыслителей и политиков о весомости двух исторических движений – от обстоятельств к властителю и от властителя к обстоятельствам, находим явное предпочтение второму движению.
Естественно, всякий разумный правитель понимает, что он ограничен объективными возможностями, например количеством армии, населения, территорией («Природой здесь нам суждено в Европу прорубить окно»). Но в конечном итоге властитель как будто может овладеть и «природой», так что получается «Петра творенье».
Таким образом, в ту пору еще боролись «на равных» идеи просвещенного и непросвещенного самодержавия, причем последнее имело в стране древние и сильные традиции. Высшим эталоном, авторитетом оставалась система Петра Великого, но она могла быть истолкована по-разному. Вспомним соперничающие надписи на петербургских памятниках преобразователю: «Петру I – Екатерина II. 1782» и «Прадеду – правнук. 1800». Мать и сын по-разному смотрят на вещи, но каждый апеллирует к Петру[24].
Наконец, прибавим ко всему этому сознательную или подсознательную веру в божественное начало верховной власти. Циничная Екатерина была довольно равнодушна к религии, но помнила, что верить надо, и поощряла к тому других. Экзальтированный Павел был куда более склонен не к благочестивому православию, а, так сказать, к мистике власти, когда исключительная мощь российского самодержавия представлялась уже не просто «творящей причиной» российской истории, но орудием некоего высшего промысла.
Субъективная, тысячекратно провозглашаемая политическая цель Павла, осознанная им еще до воцарения и теперь осуществляемая, – это максимальная централизация, предельное усиление императорской власти как единственный путь к «блаженству всех и каждого». Такова программа руководителя государства, сложившаяся в момент серьезного кризиса российского просвещения, просвещенного абсолютизма, – одна из попыток по-новому разрубить петровский «двойной узел» (то есть сочетание такого просвещения с таким рабством и деспотизмом).
Новая централизация вводится с первых же часов нового царствования.
«Военная диктатура» не маскировалась, подчеркивалась: ядром ее были вчерашние гатчинцы – аналог потешных полков Петра, и сама ситуация должна была напомнить победу Петра над женским правлением: в 1689 году ликвидировалась система Софьи, в 1796 году – Екатерины. Внимательный и вполне осведомленный современник записывает в ту пору: «Всем известно, что гвардейские наши полки, во все те многие годы, покуда продолжалось у нас женское правительство, мало по малу приходя час от часу в вящее уважение, а особливо чрез действия ее <гвардии> при бывших переворотах и переменах правительства, достигала наконец до такого уважения, что ровнялась некоторым образом почти с турецким янычарским корпусом, так что сами государи причину имели иметь к ней некоторое уважение и некоторым образом ее опасаться. Государю <Павлу> обстоятельство сие довольно было известно, ‹…› то не упустил он уже заблаговременно предпринять против нее некоторые меры и еще задолго до вступления своего на престол запастись хотя небольшим числом к себе преданного и верного войска. ‹…› И войска сего имел до 3-х или 4-х тысяч, ‹…› и потому не успел на престол вступить, как на четвертый же день, по приходе оных, ‹…› формально переместил их в старинную гвардию и порядочно перемешал с нею; а через самое сие подсек он все крылья, ибо если б и восхотелось ей что-нибудь дурное затеять, так будучи перемешана с новыми сими войсками, не смогла на то отважиться. А само сие вкупе развызало государю руки к давно замышляемой им с гвардиею великой реформы и к уменьшению ее силы и могущества» [9. С. 61].
Заметно увеличивается роль армии. Во все губернии отправляются специальные ревизии с исключительными полномочиями. Новый стиль управления закреплялся серией законов, именных указов, распоряжений.
Полное собрание законов Российской империи позволяет представить количество изданных Павлом законов и указов. Начиная с первых, опубликованных 6 и 7 ноября 1796 года, и кончая последними шестью законами от 11 марта 1801 года, было издано: в конце 1796 года – 177 документов; в 1797 году – 595; в 1798 году – 509; в 1799 году – 330; в 1800 году – 469 [113. № 17530-19709]; наконец, в начале 1801 года – 69 (то есть всего 2179 законодательных актов, или в среднем около 42 в месяц).
Чрезвычайная интенсивность законодательства, беспрерывная ломка, реорганизация, новшества, перемены – важные черты павловского стиля.
Для сравнения заметим, что в «Полном собрании законов…» мы находим за период самостоятельного правления Петра I (с сентября 1689 до января 1725 года) 3296 документов [113. № 1347–4642], или в среднем – меньше 8 в месяц. Между смертью Петра I и воцарением Екатерины II – 6939 документов [113. № 4643–11581], в среднем – 21 в месяц.
За 34 с половиной года правления Екатерины II – 5948 [113. № 11582–17529], в среднем 12 в месяц.
Таким образом, законодательство павловского четырехлетия в 3,5 раза интенсивнее, чем в царствование предшественницы, и значительно опережает любой более ранний период российской истории.
Для завершения статистического экскурса отметим, что 24 с половиной года александровского правления представлены в «Полном собрании законов…» тоже весьма насыщенно: появилось 10 822 законодательных акта, или около 37 в месяц.
Наконец, учтем и умножившиеся при Павле разного рода объявления, распоряжения, публикации, близкие по своему характеру к законодательным актам. Немецкая «Allgemeine Literatur Zeitung» приводит довольно любопытную (хотя, разумеется, небеспристрастную) оценку такого рода материалов, появлявшихся на страницах «Санкт-Петербургских ведомостей» за 1799 год: «Одну треть газеты занимают сообщения о различных штрафах, наказаниях, награждениях и пр. ‹…› В течение года почта доставляет Павлу 3229 писем с прошением, на которые отвечено 854 указами и 1793 устными приказами» [107. Г. К. 23. № 9. Л. 145–147].
Еще типическая подробность: за сто лет от начала царствования Петра I девятнадцать дворянских родов получили княжеское и графское достоинство; Павел же за четыре года правления создал пять новых княжеских фамилий и 22 графские [21. Кн. III. С. 91; Кн. X. С. 126–136, коммент.].
Количество законов, естественно, еще не говорит о содержании, направлении политики. Несомненно, часть павловских указов объективно способствовала упорядочению, европеизации российского правления.
«Император Павел, – доносит в 1801 году прусский агент, не склонный вообще к идеализации царя, – создал в некотором роде дисциплину, регулярную организацию, военное обучение русской армии, которой пренебрегала Екатерина II. Даже его расточительность, благодаря которой плохо управляемые богатства переходят в руки людей, заинтересованных в том, чтобы лучше с ними обходиться, приведет к увеличению населения благодоря прогрессу культуры, и казна не пострадает от этого, а наоборот, это ей пойдет на пользу, благодаря увеличению количества земель, обложенных налогом, и увеличению косвенных налогов, из-за появления новых богатств; и Россия, уже удивительная по своим размерам, своему плодородию, столь мало оцененному, благоприятным положением для оборонительных и наступательных действий быстро возродится» [174. P. 91–92].
Дипломату вторит много знающий наблюдательный мемуарист: «В арсеналах стоят еще, вероятно, громоздкие пушки екатерининских времен на уродливых красных лафетах. При самом начале царствования Павла и пушки и лафеты получили новую форму, сделались легче и поворотливее прежних ‹…› это было первым шагом к преобразованию и усовершенствованию нашей артиллерии, пред которою пушки времен очаковских и покоренья Крыма ничтожны и бессильны» [28. С. 137–138].
Одной из разумных мер нового правительства был, например, призыв на смотр всех числящихся «заочно»; это был сокрушительный удар по многолетней практике записи дворянских детей в полки буквально с момента рождения (так, что к совершеннолетию поспевал уж «приличный чин»); вследствие павловского указа в одной только конной гвардии из списков был исключен 1541 фиктивный офицер [3. С. 190].
24
Современные исследователи тонко замечают, что «Павел ‹…› сознательно ориентировался на связь своего имени с именем Петра (привычное для христианина сочетание святых – Петр, Павел). Екатерина стремилась подчеркнуть „преемственность императорского сана“ („первому – вторая“), а Павел – родство крови („прадеду – правнук“)» [90. С. 279]. К оппозиции двух памятников обращались и в XIX веке: «Это дело семейное, но где же тут Россия?» [19. Т. I. С. 35].