Страница 16 из 17
Кама течет около 900 верст по Пермской губернии. Положение берегов ее непостоянно: то левая сторона возвышенная, то правая; впрочем, крутых берегов более на левой стороне, которая вся покрыта лесом; на правой в иных местах есть луга, в других болота. Здесь она замерзает обыкновенно в начале ноября и вскрывается в апреле. Весенний разлив ее от 6 до 11 аршин. Ширина и глубина различны: в Чердынском уезде ширина ее от 40 до 60 саженей, глубина от 3 до 4 аршин; в Соликамском – ширина от 350 до 400 саженей, глубина от 4 до 6 аршин; в Пермском – ширина от 400 до 450; глубина от 5 до 6 ½ аршин; в Оханском – ширина от 450 до 460 саженей, глубина от 6 до 7 аршин; в Осинском – ширина от 400 до 500 саженей, глубина от 6 до 8 аршин.
Ступив на левый берег Камы, мы были в Пермском уезде; с версту от берега идет дорога песчаная по тем местам, которые весною покрываются водою. Проехав эту версту, мы нашли опять прекрасную гальковую дорогу и совершенно не заметили, как доехали до Юго-Камского завода. Этот завод не слишком значителен в сравнении с другими уральскими заводами. Он основан в 1746 году и принадлежит княгине Бутеро; в нем рабочих мастеровых до 700. Чугун не плавят; это завод только железоделательный, а не железоплавильный; чугун привозится Камою из других бутеровских заводов; здесь в 5 кричных горнах переделывают его в железо. Железа выделывается в год от 40 000 до 42 000 пудов.
Мы миновали село Верхние Муллы, принадлежащее княгине Бутеро. В этом селе находится главное управление камскими заводами этой помещицы, довольно обширное приходское училище и больница. Здесь также постоянная квартира управляющего имением. Во время нашего проезда здесь управителем был старичок в старомодном фраке со старомодными фалдами. Сперва принял он нас, как водится; но, узнав, что мы не играем в бостон с кадилями и колоннами по три четверти и не интересуемся знакомством с его сыном, каким-то горным чиновником, старый управитель обошелся с нами холодно. Это не по-пермски, это не по-сибирски, думал я, но вскоре узнал, что старик был обруслый англичанин. Тогда только сделалась понятной мне его мелочная расчетливость и эта гордость сыном. До сих пор я еще не мог решить, кому было приятнее, мне или управителю, в то время как я садился в долгушу, чтобы ехать в Пермь.
Был вечер, прекрасный вечер: солнце скрылось за облака, волшебною рукою разбросанные по западу в фантастическом беспорядке. Разноцветными полосами пестрилось небо, блистало переливами света, и какой-то сумрачный свет, будто проходящий сквозь цветные стекла, озарял окрестности.
Мы проехали лес, поднялись на гору, и глазам нашим представилась Пермь. Почти вся она скрыта была за бульваром, который идет от Московской заставы направо до Кунгурского выезда. Сквозь пушистые березы кое-где мелькали домики и, показавшись на одну минуту, будто прятались в ветвях. Мы подъехали к заставе: два столба, обложенные жестью с орлами наверху, с медведями внизу и с чугунною цепью, протянутой от одного к другому, заменяли шлагбаум. Нас остановили, чтобы записать подорожную.
Я взглянул на Пермь: налево стояло красивое здание Александровской больницы; богатая чугунная решетка, окружавшая это здание, еще более увеличивала красоту его. Взглянув на этот дом, я подумал, что Пермь, должно быть, очень красивый город, но впоследствии узнал, что это здание точно так же, как и здание училища детей канцелярских служителей, находящееся у Сибирской заставы, было не больше, как хитрость пермских жителей, выстроивших такие дома у заставы для того, чтобы с первого взгляда поразить приезжего красотою и отвлечь внимание его от прочего строения, весьма незатейливого. Прямо над домами возвышалась церковь неизвестной архитектуры. Это собор или монастырь, как угодно назовите, – это будет все равно.
Не успел я взглянуть на Пермь, как услышал новый колокольчик. Быстро катилась к заставе еще большая долгуша: в ней сидел молодой человек, довольно плотный, с красным лицом и носом, начинавшим изменять, может быть, тайне своего хозяина. Его также остановили, и в то время, как я еще искал в карманах своей подорожной, тот басом закричал человеку, подавая свою подорожную: «Из Санкт-Петербурга коллежский асессор Федор Яковлевич Б.!»
Вдруг из-за березы бульвара вынырнула небольшая фигурка в светло-зеленом фраке, который, по-видимому, помнил еще времена нашествия галлов на Россию. Небритая борода его, всклокоченная шляпа и чернильная физиономия обличали в нем приказного, или приказира, как говорят в Перми. Сняв шляпу, с подобострастием подскочила эта фигурка к долгуше моего спутника и, изгибаясь под углом в 90°, начала следующую речь: «Вы ли это, батюшка, отец родной, Федор Яковлевич, сынок нашего почтенного Якова Егоровича? А я ведь у него в отделении служу; что за добрая душа! Вот уже порадуется на сынка своего. Шутка ли? Коллежским асессором изволили воротиться».
– А, здравствуй, любезный! – проворчал Б. – Не знаешь ли, здоровы ли наши?
– Слава Богу, слава Богу, все находятся в благополучном здравии и благоденственном благополучии…
Фигурка еще не докончила своей фразы, как вернувшийся на родину коллежским асессором поворотил направо и быстро помчался в город.
Я подал свою подорожную.
– Послушайте, сударь, – сказал я фигурке, которая все еще стояла без шляпы на одном месте и глазами следила пыль, столбом летевшую за Б. На лице ее можно было прочесть: «Коллежский асессор! Коллежский асессор! Вот, как батюшка-то советником, так сынок и коллежский асессор! А наш брат служит, служит, нет-нет, дослужится до коллежского же, да только регистратора!»
– Послушайте, сударь, вы, мне кажется, пермский житель; скажите, пожалуйста, где я могу найти для себя хорошую квартиру? Есть здесь гостиницы?
Светло-зеленая фигурка оглянулась, в секунду лицо ее приняло другой вид, она с смешною важностью поторопилась надеть свою шляпу, принять комическо-трагическую позицию и отвечать одним словом «не знаю».
– Ступай! – закричал я ямщику.
– Куда прикажете?
– На постоялый двор, в гостиницу, куда хочешь, – только ступай скорее.
Долгуша покатилась.
После случайно я узнал, что подобные встречи у заставы в Перми не редкость. Как я жалел, что не было на ту пору со мной кого-нибудь из тех великих писателей, которые с такой приятностью описывают нам канцелярское семя, сиречь приказных! Каких бы похождений не выдумал великий автор и не приписал бы их светло-зеленой фигурке! Жаль, очень жаль! Русская литература понесла важную потерю; может быть, она бы имела еще новый роман, его бы издали сжато, про него бы стали так много говорить! Жаль, очень жаль!
Мы въехали в одну улицу – нехороша; в другую – еще хуже. Неужели весь город состоит из таких дурных домов? Мы вскоре остановились перед гостиницей, в которой за нечистую и пыльную комнату взяли с меня дорого, а за дурной ужин – еще дороже. В соседних комнатах несносный крик и шум продолжались до света. С невыразимою досадою на Пермь я лег спать.
Пермь – единственный губернский город, стоящий на Каме, расположен на левом, возвышенном берегу этой реки, в 18 верстах ниже устья реки Чусовой. Он выстроен правильно, можно сказать, правильнее Нью-Йорка: ровные, большие кварталы, прямое и параллельное направление улиц и переулков бросаются в глаза при первом взгляде каждому приезжему и вместе с тем свидетельствуют о недавнем основании этого города. Прежде на месте Перми была деревня, принадлежавшая к огромному имению баронов Строгановых; в 1723 году главный правитель казанских и сибирских заводов де Геннин построил по повелению Петра Великого здесь медеплавильный завод, который назван был Егошихинским, по имени речки, на которой был основан. До царствования Елизаветы Петровны он принадлежал казне, а императрица Елизавета пожаловала его канцлеру графу Воронцову, которому он и принадлежал до самого основания Перми. В 1778 году казанский губернатор князь П. С. Мещерский во время проезда из Казани в провинциальный город Соликамск осматривал этот завод. Ему понравилось его местоположение, и он представил государыне об устройстве на этом месте губернского города для предположенного Пермского наместничества. Екатерина была согласна, и в 1781 году Егошихинский завод превращен был в главный город Пермского наместничества и получил название Перми. Обстроился он скоро, так что через 10 лет после своего начала он занимал столько же пространства, сколько и теперь.