Страница 9 из 21
Корф, отвечая Адлербергу, снова повторял свою версию, будто он не желал вовсе массового издания, но ему было приказано, и заверял министра, что ни в одном отзыве на книгу никто не касался письма великого князя Александра:
Если же, вопреки ожиданию, найдется некто, который воспользуется письмом для своей пропаганды, маловероятно, чтобы этот новый пророк смог найти последователей, которых обратил бы в свою веру. Это письмо, после того, что Россия и весь мир пережили с тех пор, после того, как печальная действительность вытеснила поэзию и романтику, – уже давно принадлежит истории. Если обратиться к истории Карамзина, напечатанной по приказу императора Александра I, или – еще лучше – к пушкинской «Истории Пугачева», напечатанной по приказу императора Николая, там очень легко обнаружить соблазнительные впечатления, соображения и примеры; не говорю уже о правительственном акте – знаменитом Духовном регламенте Петра Великого, самого абсолютного из наших самодержцев, где перед лицом всего света провозглашалось, что управление совещательное лучше единоличного…
После того как весь свет прочел письмо, не находя ни малейшего повода для политических применений, – как и я, перечитывавший его, может быть, тысячу раз, – после того, если бы его внезапно исключили из книги, именно это могло бы иметь весьма губительные последствия. ‹…› Служащие, наблюдавшие за продажей книги, сообщили мне толки многих покупателей: «Пойду и сличу, все ли тут напечатано, что есть в моей рукописной копии»[64].
Корф находил, что публикация признаний юного Александра I не компрометирует его племянника Александра II, а, наоборот, повышает авторитет правительства: «Правительство, говорю я, которое не опасается Фенеллы и Вильгельма Телля в театрах, а также исторической гласности, доказывает тем свою силу. Я уверен, что тайные писаки, на которых Вы, граф, намекаете, если и станут поносить, как это бывает, книгу, ее автора и, может быть, его героев, будут первыми, кто станет аплодировать моральной силе правительства, опубликовавшего это письмо. Что же касается тех, которые тайно работают на революцию, – дай Бог, чтобы они не нашли других, более действенных способов для воспламенения умов, кроме как эти детские каракули!»[65]
Переписка эта интересна для выявления нетвердой, меняющейся в те годы границы между «можно» и «нельзя», гласностью и безгласностью, боязнью верхов перед расширением дозволенного и мыслями о том, как этим расширением воспользуются.
Несмотря на все заверения Корфа, основное направление критики справа вскоре сосредоточилось именно на письме Александра к Кочубею. Историк, ценивший свой придворный статус, чувствительно переносил эти удары и фиксировал их в своей Записке:
Хваля редакцию, гласно порицали идею обнародования, в особенности же предание на суд публики письма и вообще действий по этому делу императора Александра. Вся ваша книга, говорили одни, живая критика Александра Павловича, который оставил Россию в жертву междоусобию единственно из трусости или опасаясь, чтобы второй брат не отказался наследовать ему подобно старшему, или для того, чтобы при жизни своей оберечь щекотливое самолюбие этого старшего. Как же, замечали другие, можно было извлекать из-под спуда письмо Александра, когда сам он велел его сжечь, забывая, что это приказание отдано было великим князем единственно для сокрытия своих чувств и намерений от современников и во избежание личной для себя опасности, притом на тот лишь случай, если бы подателю не удалось лично вручить его Кочубею[66].
Тем не менее повеление Александра II насчет книги Корфа оставалось в силе, и 6 сентября 1857 года последовало объявление о четвертом издании («втором для публики»)[67].
Вскоре, однако, отозвалась и левая критика, которую предсказывал граф Адлерберг. В России ей невозможно было выйти в печать, но она существовала, и прежде всего в декабристских кругах. 21 августа 1857 года И. И. Пущин писал Г. С. Батенькову о книге Корфа: «На меня она сделала очень мрачное впечатление и еще более отдалила от издателя». Через день в письме к М. И. Муравьеву-Апостолу Пущин сообщал: «Я с отвращением прочел ее, хотя он меня уверял, что буду доволен. ‹…› Убийственная раболепная лесть убивает с первой страницы предисловия»[68]. Накануне, 22 августа, М. И. Муравьев-Апостол писал М. И. Бибикову: «Вчера вечером мы кончили знаменитое произведение Модеста Корфа. Не понимаю, что могло понудить издать неуместную похвалу человеку, который так несчастно для России кончил свое жалкое поприще. От Петра до баб, подобных Анне и Лизавете, царствование „незабвенного“ самое неблистательное для России. Жду с любопытством, что скажет „Полярная звезда“ при разборе панегирики. Есть простор перу» (Г. XIII. 504, комментарии И. В. Пороха).
Редакторы «Полярной звезды» не замедлили высказаться.
В Англию книга Корфа была отправлена довольно рано: автор желал пристроить английский перевод у известного издателя Муррея, но тот требовал сначала текст, «так как Англия в последние годы была уже наводнена во множестве книгами о России»[69]. Дальнейший ход событий восстанавливается по объявлениям и публикациям в Вольной русской печати и все той же Записке Корфа о своем труде. «Временник» Корфа тем интереснее, что он составлялся под непосредственным впечатлением от событий.
Официального историка и его переводчика (Шау) удивляло долгое молчание издателя, получившего английский текст книги:
Мы оба изъясняли себе упорное молчание Муррея влиянием индейской революции[70], подчинившей себе все другие интересы в Англии, как вдруг одним утром уже в сентябре является ко мне Шау, торжественно держа в руке 1560-й нумер (19 сентября) лондонского «Атенея» с объявлением о книге… Но увы! На другой странице того же нумера «Атенея» рисовалось вот что[71]: «Мистер Трюбнер и К° 60, Патерностер-роу, Лондон, спешат объявить, что они приготовили для публикации английский перевод „Восшествия на престол Николая I“, составленного статс-секретарем бароном Корфом, со вступлением и критическими замечаниями Александра Герцена“».
Следственно, и английскому нашему переводу являлся соперник – и какой еще! С введением и критическими при мечаниями пресловутого Герцена – Искандера, который, в мстительной своей ненависти к императору Николаю, к его памяти, даже к его имени, не оставит облить все это желчью и ядом и которого работа, как нет сомнения, придется более по вкусу и более удовлетворит любопытство и чувство героев Альмы и Редана (англичан. – Н. Э.), чем наш невинный перевод! Вскоре за тем Шау, уже переехавший в город, получил телеграфическую депешу от Муррея, в которой, благодаря искусству наших переписчиков, невозможно было добраться никакого смысла, и наконец уж только 6 октября н. ст. пришло к нам обстоятельное письмо, которым Муррей уведомлял, что его издание готово, что на первый раз напечатано всего только 1000 экземпляров и что, сделав издание на свой счет, он из прибылей предоставляет Библиотеке половину. Неважная пожива ввиду совместничества Герцена, которого жала я непременно ожидал и еще ожидаю в русских его изданиях, но никак не думал встретиться на почве английского книгоделания[72].
«Герцен недолго заставил себя ждать», – отметил Корф. Действительно, 20 сентября 1857 года, следующим днем после объявления во влиятельном лондонском «Атенее», датируется первый документ «Антикорфики» (выражение Герцена) – «Письмо к императору Александру II (по поводу книги барона Корфа)».
64
ПБ. Ф. 380. № 1998. Л. 73–75.
65
ПБ. Ф. 380. № 1998. Л. 75–76.
66
ПБ. Ф. 380. № 1998. Л. 79–80.
67
Цена за книгу – 2 руб. Корф подчеркивал, что вырученные деньги (к октябрю 1857 г. 20 тыс. руб. серебром) он обратил в пользу Публичной библиотеки, что составило половину ее годового дохода.
68
Пущин И. И. Записки о Пушкине. Письма. М., 1956. С. 327.
69
ПБ. Ф. 380. № 1998. Л. 93.
70
Восстание сипаев в Индии, начавшееся в 1857 г.
71
Следующее затем объявление дается в переводе с английского.
72
ПБ. Ф. 380. № 1998. Л. 93–95.