Страница 123 из 129
— А почему ты мне не рассказал ничего? — странно, но в ее голосе не слышалось ни капли упрека.
— Не хотел тебя тревожить, милая. Поиски были долгими. За это время ты бы вся извела себя надеждами и ожиданием. Я не хотел, чтобы ты переживала. Ты и так очень тяжело перенесла весть о гибели Ани. Думаешь, тебе было бы легче, если бы ты знала, что она жива, но находится неизвестно где? Поверь мне, это еще тяжелее.
Эля обхватила мое лицо ладонями и посмотрела в глаза.
— Как давно ты узнал?
— Еще зимой, до нашей свадьбы.
Все еще продолжая держать свои ладошки на моем лице, Эля задумчиво отвела взгляд вниз. Она что-то обдумывала, сопоставляла. Хотел бы я знать, о чем именно она сейчас думала.
— Скажи, — робко произнесла и как будто споткнулась на этом слове. А затем еще тише, почти шепотом закончила. — Скажи, кто это сделал?
Вот он и настал, этот нелегкий момент. Я накрыл ее ладони своими и почувствовал, как ее пальчики подрагивают в напряжении. Черт, это будет даже труднее, чем я себе представлял. Теперь уже я в растерянности отвел взгляд, не имея сил смотреть в ее глаза и причинять боль.
— Это она, да? — я не сразу уловил этот тихий шепот. — Она? Это моя мать? Это она отняла у нас Анечку?
Я молчал. Казалось, что время стало бесконечно тянуться, что его ход почти уже замедлился. А я все никак не мог собраться со словами. И даже просто кивнуть не было сил. Каково это узнать, что родная мать отняла твоего ребенка, намеренно солгав, что девочка погибла? Один раз Эля уже пережила вмешательство родителей в свою судьбу, в тот раз наша с ней жизнь полетела под откос. Однако Эля нашла в себе силы простить отца. Но как она воспримет весть о поступке матери?
— Стас, пожалуйста, — дрожащий голос Эли вывел меня из размышлений. — Скажи мне.
Так и не найдя каких-то более мягких слов, я тяжело закрыл глаза и кивнул.
— Да, малыш, это она.
Эля освободила свои дрожащие руки, прижала сжатые в кулачки ладони к груди, ее глаза хаотично бегали по комнате, не задерживаясь ни на одном предмете. И медленно направилась к окну. Я видел, как она устало прислонилась лбом к стеклу и долго вглядывалась вдаль. Я уже знал, что когда ее что-то тревожило, она стояла у окна и смотрела в никуда. Долго могла стоять, часами. И в этот момент я старался ее не тревожить. Каждый имеет право на уединение с самим собой. Особенно в такой момент, когда понимаешь, что тебя предал родной человек, ближе которого не может быть во всем мире.
Я стоял неподалеку, не тревожа, но в то же время и не оставляя ее одну. Как бы хотелось найти нужные слова и утешить. Но в данной ситуации нельзя лезть насильно в душу. И я смиренно ждал.
— Стас, — ее слабый голос ворвался в мои размышления. Эля не обернулась и больше ничего не произнесла. Но в ее голосе я уловил просьбу. Просьбу в поддержке.
Ничего не говоря я просто подошел к ней сзади, обхватил руками ее плечи и прижал спиной к себе, давая почувствовать, что я рядом. Мне даже не нужно было смотреть на ее лицо, чтобы понять, что она вот-вот готова расплакаться — тело и так дрожало от сдерживаемых эмоций и слез. Но она держалась, моя сильная девочка, держалась из последних сил. Чтобы не показывать мне, как сильно ей сейчас плохо.
— Стас, пожалуйста. Скажи мне.
Читай на Книгоед.нет
Я одновременно и боялась услышать правду, и нуждалась в ней. Чувствовала, что я права в своей догадке. Дрожала всем телом, и голос тоже срывался на дрожь. С жадностью вглядывалась в его лицо, ища ответа. А Стас все медлил. И эта медлительность еще больше меня убивала.
Наконец, он ответил. Сначала просто кивнул — от меня не укрылось, как тяжело ему самому говорить мне это, как горестно закрыл он глаза. А потом печально произнес:
— Да, малыш, это она.
Было ли мне больно? Да. Но эту боль стоило пережить, чтобы научиться жить дальше. Точно так же, как переживают боль от ампутации конечности, чтобы не дать гангрене убить все тело целиком. Наверно, так же и мне следовало переболеть смерть своих наивных желаний, что когда-нибудь моя мать сможет еще меня принять и полюбить. От обиды и боли наворачивались слезы, но ни одна слезинка так и не пролилась из моих глаз — я сильная, я переживу.
Отошла к окну и невидящим взглядом стала смотреть на улицу. Ни одного детского воспоминания о ласковой и любящей маме у меня не было. Найти бы хоть кусочек, чтобы за него зацепиться — но нет!
Вспомнилось, как я призналась ей в своей беременности. Как она насильно хотела увезти меня на аборт. Как пришлось убежать из дома, чтобы дать возможность моей крошке появиться на свет. С каким торжеством она объявила мне о гибели Ани. Столько лет прошло, а желание моей матери избавиться от нежеланной внучки, как оказалось, так и не исчезло. Господи, неужели ненависть к матери Стаса была настолько сильна, что ее можно было перенести на ни в чем не повинного ребенка?
Как же все-таки больно. Пусть я понимала и раньше, что она способна на многое, но все же чувствовать — это одно, а вот когда тебе говорят напрямую — это совершенно другое. Это еще больнее. Слезы рвались наружу, но я старалась их удерживать. Не хватало еще плакать из-за нее. Но держать в себе было просто невыносимо.
— Стас, — всхлипнула я. Как когда-то, когда мне было особенно плохо, я всегда тихо звала его по имени. Знала, что он был далеко, и все же звала именно его. Того, с кем мне всегда было легко. Того, кто всегда меня понимал.
И тут же сильные руки крепко обняли меня за плечи, прижав к теплому телу. От этого жеста я готова была разрыдаться. Как же мне не хватало все эти годы его. Этих сильных объятий, дающий спокойствие и защиту. Я чуть повернула голову и уткнулась носом в его плечо, закрыв глаза. И тут же слезы потекли по щекам. Не могу быть при нем сильной, что-то во мне противится этому. Хочется быть женщиной. Хочется быть слабой и позволять оберегать себя.
А потом почувствовала, как что-то теплое прижалось к моему животу. Это Стас опустил руку вниз и теперь прижался ладонью, как будто закрывая нашего малыша. Я судорожно вытерла слезы пальцами. Интересно, а осознает ли Стас, что с того момента, как я сказала о беременности, он при малейшей возможности старается дотронуться до моего живота? Я положила ладонь поверх его руки и замерла. Сейчас я чувствовала как никогда, что Стас способен защитить всех нас — и меня, и наших малышей — от всего. И если потребуется, он будет действовать очень даже решительно. Внезапно пришло понимание того, что просто так безнаказанным он это все не оставит. И я стала прислушиваться к своим чувствам. Ведь это моя мать должна ответить за содеянное. Очень тяжело осознавать это, но все же нельзя оставаться безнаказанной после всего того, что она сделала.
— Стас, ее посадят? — тихо спросила я.
— Вероятнее всего, да, — так же тихо ответил он, поняв о ком я говорила. — Когда мы уезжали, должен был решиться вопрос об ее аресте. Прости, но такие вещи нельзя оставлять вот так просто.
— Нельзя, — согласилась я.
А потом развернулась и уткнулась носом в его шею, ища утешения. Все равно было больно и неприятно от всей этой грязи.
Не знаю, сколько мы так простояли, но вернуться в реальность нас заставил звонкий голосок:
— Доброе утро!
И как-то разом все отошло на задний план. Я улыбнулась.
— Доброе утро, моя девочка, — поспешила я к дочери, — как ты спала?
— Хорошо, — весело ответила она, отвечая на мой поцелуй и на поцелуй папы. — А что мы сегодня будем делать?
— А мы сегодня пойдем гулять, — сказал Стас, обнимая успевшую уже устроиться у него на коленях Анечку. — Так что не задерживайся, умывайся, доедай весь свой завтрак, и мы сразу же пойдем. На весь день.
Конечно же наша маленькая егоза была в восторге: весь день провести с мамой и папой. Вообще, я видела, с каким восторгом Анюта смотрела на папу, как она старалась его почаще держать за руку, словно все еще не веря, что папа появился в ее жизни. Она дарила ему больше поцелуев, чем мне, но я совсем на это не обижалась — Стас это заслужил, столько лет не ведая о своей дочери. Он с удовольствием возился с девочкой, таскал ее на руках, кружил, слушая звонкий заливистый детский смех. А я смотрела на них и мое сердце просто пело от счастья. Наконец-то они встретились. Наконец-то все так, как и должно было быть с самого начала.