Страница 5 из 14
Но это была не моя партнёрша!
А тут ещё ремень начал вдруг капризно выбиваться свободным своим концом, так, что беспрестанно по ходу танца его поправлять приходилось.
– Да вы остановитесь, сделайте, что вам надо! – тактично улыбалась она.
На втором часу занятий дошли мы, наконец, до румбы, в изучении которой группа Евгении ушла от нас порядочно. Засим я и откланялся: дальше, Евгения, шагайте – основные шаги, и прочие – одна. К этому моменту и она уже не была против – как бы с таким партнёром самой не разучиться. Так что закончили занятие мы поодиночке – половина студии была таких.
Но всё равно – это было здорово!
Поэтичней бы, конечно: «Носил он на руках», – но чего не было, того уж не было, врать не станем.
Эх, пусти меня в огород!
Мы встретились с ней на мосту – со святой моей Татьяной. Так было уговорено по телефону – сразу после практики. Она издали распростёрла мне объятия, и я – надо было счастливо оканчивать вечер – ринулся в них, как рыцарь на ристалище.
– Сегодня Нахимова девчонкам вдруг разоткровенничалась: ничего у неё сейчас, кроме танцев, в жизни нет. Сказали мне: «Таня, следи за своим мужем!»
После Татьяна купила своему мужу в супермаркете, несмотря на настойчивые его отнекивания, зимнюю куртку («Ты должен здорово выглядеть!») и синий контейнер для бутербродов – «тормозок».
А вот это действительно нужная вещь!
В воскресенье я ушёл из дома – так было надо. Тёща, включив маленький телевизор, стоящий на холодильнике в тесной нашей кухоньке, заводила тесто, собираясь приготовить что-нибудь воскресно-вкусненькое. Старалась побаловать нас, оглоедов, она каждый выходной. И надо было не помешать послушать Марии Семёновне по радио «Калину красную» – единственная отдушина человеку за целую неделю заключения с нами в двухкомнатной квартире. Семён в нашей комнате уже засел за компьютер, насмерть рубясь компьютерными рыцарями. Татьяна, укрывшись одеялом на диване, смотрела канал «Histori». Привычный воскресный расклад. А так как мне ехать на работу нынче было некуда, то пришлось искать повод умыкнуть – срочно занадобилось отдать фотоплёнку в печать. «А тебе точно надо? – допытывалась Татьяна. – Посидел бы сегодня дома» – «Да я – одна нога здесь, другая там! Сейчас вернусь».
Отдав плёнку в уголочке «Kodak» огромного супермаркета на привокзальной площади, я свернул к автовокзалу. Но ехать сегодня никуда не предполагалось – на билеты тратиться, да и времени нет. Поэтому побрёл за трамвайное депо, через железнодорожный мост, туда, где стояли в отстое товарные вагоны и не было ни машин, ни людей. Зачем? Подумать не о чем, высматривая под ногами брусчатый, уложенный когда-то и кем-то камень.
В последний год часто случалось так. Уходя в воскресенье из дому, я честно собирался ехать на работу, но, придя на остановку (а порой уже и по пути на Ушакова), вдруг садился (пересаживался) в автобус другого маршрута. И ехал куда-нибудь: в другой конец города или за край его – частенько к своему «Мальборку»: коснуться кирпичей, почувствовав вечность, и потрогать заодно, крепко ли они, год назад положенные, ещё стоят. Бесцельно побродив, пусто поразмышляв, так и дотягивал время до второй дня половины: теперь уже можно было ехать домой. Ни с чем.
Ну, не несли на Ушакова ноги!
А в последнее время сделалось совсем худо – ехать стало некуда! Во всех, куда ни кинь, направлениях что-то да напоминало уже об Ушакова, о незавершённой там работе, о вечном – нескончаемом: «Надо успеть!.. Надо заканчивать!.. Надо!..» И я прекрасно знал: чтобы разорвать этот круг, чтобы опять увидеть все четыре стороны света – надо стать свободным. А значит, надо замкнуть этот каменный круг – только так…
И вот теперь я сделал это.
Пришло время жить, дышать полной грудью, идти на все четыре стороны – идти в море. И что держала теперь какая-то бумажка стоимостью каких-то пару тысяч (копейки!) – сущая ерунда! Добуду, сделаю – я же теперь вольная птица, и вольный же каменщик – всё в моих руках! А жить, дыша полной – до головокружения – грудью я уже начал.
Любви спасибо!
Вторничное занятие опять сулило мне одиночество: Люба не могла прийти – родительское в школе собрание («…А оно только начнётся в семь, так что, Лёшечка, иди один»). Жаль – не будет ни её счастливого пришествия (в середине, как водится, разминки), ни проводов. Ладно – с ней в сердце пойду («…Ты что – иди, даже не думай!»). Надо гнуть стопы и тянуть мысок, приседать и выпрямляться, шагать размашисто вперёд и отступать назад – надо тянуться за своей партнёршей. Замечательной. Лучшей. Единственной.
Да неужели же я не смогу, при Гаврилином-то трудолюбии, старании, терпении и сноровке, научиться танцевать не хуже, хотя бы, того пижона с бородкой – «эспаньолкой»? Ведь ты, Гаврила, Ушакова одолел! Давай так же – по камешку, по фраг-ментику, – создай себя в танце: ведь не тяжелее же того будет!
Как говорил заклятый мой ушаковский сотоварищ – неглупый, при всём, Олежка: «Зато, когда ты отсюда уйдёшь, тебе ни-че-го уже страшно не будет».
А было ча-ча-ча. Совсем теперь мне не страшное, почти уже и любимое. И светловолосая красавица – Оксана, и улыбчивая смуглянка через плечи своих партнёров тихонько справлялись во время пауз: «А где же ваша партнёрша?»
Но долго солировать мне не пришлось.
В студии с самого начала появилась девица с носом горбинкой – сдавалось, ломаным, с невыразительным пучком русых волос, похоже, тысячу раз обесцвеченных, и неясным, мутноватым взором карих глаз, словно плавающим в каком-то опьянении. Татьяна сразу взяла новенькую в обучение, показывая основные шаги в сторонке от основной группы. Наконец, когда уже мы проходили под музыку основные танго шаги, а за ними файф-стэп, Татьяна призывно поймала, перехватила мой взгляд.
По доброте душевной, поспешил я и её выручить, и новенькую одну не бросить – стесняется, верно, человек. Даже помогать, как старший товарищ. Начал:
– Да вы не волнуйтесь! Вот теперь вы шагаете с левой назад, а я иду на вас.
– Я занималась бальными танцами вообще-то, – с изрядной хрипотцой в голосе поведала девица, – сейчас кое-что забыла, вспомнить только надо.
До половины занятия я добросовестно ей в этом помогал, а после откровенно стал «рожу воротить». Погорячился я, конечно, со стеснением её: жеманство красавицы к тому моменту стало уже полностью базарным.