Страница 5 из 13
Предложение чулочника было восторженно встречено толпой. Всякое сопротивление было бесполезно. Гренгуар в отчаянии закрыл лицо руками. Его мистерия с треском провалилась.
5. Квазимодо
Для осуществления затеи Копеноля требовалась некоторая подготовка. Кто-то предложил для показа гримас использовать маленькую часовню, в которой стояла статуя коленопреклоненного короля перед девой Марией: головы можно было просовывать в каменное кольцо над входом. Часовня быстро наполнилась кандидатами в папы, и дверь за ними захлопнулась.
Кардинал, ошеломленный таким поворотом событий, под предлогом неотложных дел удалился в сопровождении недоумевающей свиты. Почтенные горожане бочком пробирались к выходу. В зале остались только иностранцы и парижские простолюдины. В отсутствие высокопоставленных сановников можно было бесчинствовать безнаказанно.
Начался показ гримас. Первая появившаяся в отверстии рожа с вывороченными веками, разинутым наподобие звериной пасти ртом и собранным в складки лбом, напоминавшим голенище гусарского сапога, вызвала у присутствующих неудержимый хохот. За ней последовала вторая и третья, еще отвратительнее.
Наконец появилась такая страшная физиономия, переплюнуть обладателя которой, по общему мнению, было невозможно. Четырехгранный нос, рот, изогнутый подковой, крохотный левый глаз, закрытый щетинистой рыжей бровью, а правый – громадной бородавкой, кривые зубы, растрескавшаяся губа, раздвоенный подбородок… Выдумать и изобразить на лице такую безобразную, нечеловеческую гримасу удалось бы далеко не каждому. Победитель был избран единогласно.
– Папа! – закричали зрители. – Да здравствует папа!
Толпа устремилась к часовне и торжественно вывела оттуда вновь избранного папу шутов. Изумлению и восторгу зрителей не было предела. Гримаса оказалась настоящим лицом этого человека.
Это был урод из уродов. Громадная голова, поросшая рыжей щетиной, огромный горб между лопатками, и второй, уравновешивающий его, – на груди, делали их обладателя похожим на какое-то фантастическое животное. Бедра горбуна были настолько вывихнуты, что его искривленные ноги сходились только в коленях, напоминая спереди два серпа с соединенными рукоятками. Однако, несмотря на несомненное уродство, от всей его крепко сбитой фигуры веяло грозной силой, проворством и отвагой.
– Это же горбун Квазимодо! – закричали зрители. – Звонарь Собора Парижской Богоматери!
– Это звонарь моего брата архидьякона! – крикнул Жеан Фролло. – Здорово, Квазимодо!
Квазимодо не отозвался.
– Он глухой, – обернулась к Жеану какая-то старуха. – Оглох оттого, что звонил в колокола. Но он говорит, если захочет.
Мэтр Копеноль успел где-то раздобыть картонную тиару, похожую на головной убор настоящих церковных иерархов, и яркую малиновую мантию. Квазимодо развел руки в стороны и беспрекословно позволил облечь себя в шутовские одежды. Потом его усадили на пестро раскрашенные носилки, и двенадцать человек подняли паланкин на плечи. Мрачное лицо горбуна вспыхнуло какой-то горькой радостью, когда он увидел у своих кривых ног головы красивых, стройных, хорошо сложенных мужчин.
Прежде чем пойти по городу, процессия обошла все внутренние галереи Дворца правосудия. Галдящая толпа с воплями и плясками славила вновь избранного шутовского папу.
– На Гревскую площадь! – кричали люди. – К королевскому костру! Да здравствует праздник!
6. Эсмеральда
Во время избрания и облачения Квазимодо Гренгуар и его мистерия держались стойко. Понукаемые автором, актеры без устали декламировали стихи, а тот, в полном одиночестве, внимательно их слушал. Поэт во что бы то ни стало решил довести представление до конца. Несмотря ни на что, он не терял надежды, что публика еще обратит внимание на его великолепную пьесу.
Этот луч надежды разгорелся еще ярче, когда поэт заметил, что Копеноль, Квазимодо и буйная ватага подданных шутовского папы покинули большую залу. Толпа жадно устремилась за ними.
– Отлично! – пробормотал Пьер Гренгуар. – Крикуны уходят. Остаются истинные ценители искусства.
К несчастью, в число крикунов попали практически все присутствующие. Остались только женщины, старики и дети, уставшие от шума и гама, да несколько школяров, которые наблюдали шествие процессии Квазимодо через окна. Зала опустела. Гренгуар воспрял духом, полагая, что уж эти-то благодарные зрители по достоинству оценят его сочинение.
– Эсмеральда! – вдруг закричал кто-то из школяров, по-прежнему сидевших на подоконниках. – Эсмеральда на площади!
Это имя произвело на людей магическое действие. Все, кто еще оставался в зале, дружно бросились к окнам и выглянули на улицу. Мгновенно воцарилась тишина, и с площади донеслись громкие рукоплескания.
– Что еще за Эсмеральда? – воскликнул Гренгуар, в отчаянии сжимая кулаки. – Продолжайте, Юпитер!
– Я не могу, – жалобно ответил Юпитер из раздевалки. – Школяр унес лестницу, а без нее мне не забраться на сцену!
– Зачем ему понадобилась лестница?
– Чтобы смотреть на Эсмеральду, – ответил актер. Это был последний удар судьбы.
– Убирайтесь к черту! – крикнул Гренгуар комедиантам. – Если мне заплатят, я с вами рассчитаюсь.
Непонятый поэт в отчаянии бросился вон из Дворца.
7. Бегство от праздника
Ранние январские сумерки были по душе Гренгуару. Он спешил добраться до какой-нибудь пустынной улочки, чтобы без помехи поразмыслить там над своей горькой участью.
Ночевать ему было негде. После провала пьесы поэт не решался вернуться домой, в жалкую коморку, которую он снимал на Складской улице. Он должен был внести хозяину квартирную плату за полгода, что составляло двенадцать парижских су – ровно в двенадцать раз больше того, чем обладал Гренгуар.
Поэт обогнул собор и издали снова увидел шутовскую процессию, которая с оглушительными криками двигалась по улице. Это зрелище разбередило уязвленное самолюбие поэта. Он развернулся и поспешил прочь.
– Проклятый праздник! – ругался Гренгуар. – Ничтожества! Им бы только орать и корчить рожи! Искусство их не волнует!
Сегодняшний день должен был стать днем торжества поэта, днем признания его великого таланта, днем, когда сильные мира сего должны были озолотить гениального сочинителя мистерии. Однако ничего подобного не произошло. Праздник состоялся для всех, кроме Гренгуара.
Поэт долго бродил по улицам. Мысли его становились все мрачнее. Он заметил, что очутился на берегу Сены, поднялся на мост и посмотрел вниз.
– С каким бы удовольствием я утопился, если б вода была потеплее! – печально пробормотал непризнанный гений и повернулся к реке спиной. – Что толку! Все равно никто не заметит!
Гренгуар уныло побрел вдоль набережной. Из домика паромщика донесся звук взорвавшейся петарды. Торжества продолжались. Бежать от них было некуда.
Тогда поэт принял неожиданное решение. Раз уединиться и предаться отчаянию не получается, не лучше ли пойти на Гревскую площадь и принять участие в общем празднике?
– По крайней мере, – задумчиво проговорил Гренгуар, – мне хоть достанется головешка от праздничного костра, и я согреюсь. Говорят, в буфете ратуши выставлены для народа три огромных сахарных кренделя в виде королевского герба. Может, удастся поужинать крошками. Не могли же их полностью слопать!
8. Развенчанный папа
Пока Гренгуар добирался до Гревской площади, он продрог до костей. Январь в Париже в том году выдался холодным. Мысль о том, что придется всю ночь провести без крыши над головой, сильно огорчала поэта. Он поспешил к праздничному костру, пылавшему посреди площади, между домом с длинным рядом колонн и мрачной городской виселицей.
Однако костер окружало плотное кольцо людей, и Гренгуару никак не удавалось пробиться сквозь него. Приглядевшись, он заметил, что круг был значительно шире, чем необходимо, чтобы просто греться возле огня.