Страница 12 из 13
Клод Фролло потратил много усилий и терпения, пока научил ребенка говорить. Квазимодо общаться не любил, слова выговаривал плохо – видимо, у него была как-то странно искривлена гортань. Язык его был беден, фразы выходили тяжелые и неуклюжие.
Однажды священник привел своего приемыша в звонницу собора. Когда тот случайно уцепился за веревку колокола и, повиснув, раскачал его, Клоду показалось, что у ребенка развязался язык и он заговорил. У Квазимодо отмечалась очевидная склонность к музыкальному звону; он полюбил колокола всей душой, и с этого дня все свободное время проводил возле них.
В четырнадцать лет Квазимодо стал звонарем Собора Парижской Богоматери, но тут новая беда отравила его счастье. От колокольного звона его барабанные перепонки лопнули, и Квазимодо оглох. Единственная дверь в большой мир, широко распахнутая перед ним природой, захлопнулась навек. Душа Квазимодо погрузилась в глубокий мрак. Глухой обрек себя на молчание, которое нарушал только наедине с самим собой.
Квазимодо очень смутно ощущал в себе слепые порывы души. Прежде чем достичь его сознания, внешние впечатления странным образом преломлялись. Его мозг представлял собою какую-то особую среду: все, что в него попадало, выходило оттуда искаженным. Это порождало множество неверных суждений и заблуждений и делало горбуна похожим то на сумасшедшего, то на идиота.
– В увечном теле и разум оскудевает, – пожимали плечами монахи.
Первым последствием такого умственного склада было то, что Квазимодо не мог здраво смотреть на вещи. Внешний мир казался ему гораздо более далеким, чем другим людям. Вторым последствием стал злобный нрав Квазимодо.
Он крайне неохотно вступал в контакт с людьми. Отверженному обществом горбуну вполне достаточно было собора, населенного мраморными статуями королей, святых, епископов, которые не издевались, а смотрели на него спокойным благожелательным взором. Чудовища, в изобилии изображенные на стенах огромной церкви, были друзьями Квазимодо и охраняли его от врагов. Он подолгу изливал перед ними свою душу. Сидя на корточках перед какой-нибудь статуей, Квазимодо мог часами беседовать с ней.
Присутствие этого странного существа наполняло безмолвное здание дыханием жизни. По словам суеверной толпы, Квазимодо излучал таинственную силу, оживлявшую камни Собора Богоматери и заставлявшую трепетать глубокие недра древнего храма.
Даже ночью часто видели, как он бродил по хрупкой кружевной балюстраде, венчавшей башни и окаймлявшей окружность свода над хорами собора. Как уверяли кумушки из соседних домов, храм принимал тогда фантастический, сверхъестественный вид: глаза и пасти чудовищ раскрывались, слышался лай каменных псов, шипение сказочных змей и каменных драконов, которые денно и нощно сторожили громадную церковь. В ночь под Рождество, когда большой колокол хрипел от усталости, призывая верующих на полуночное бдение, сумрачный фасад здания принимал фантастический вид. Тогда главные врата можно было принять за пасть, пожирающую толпу, а окно-розетку над входом – за око, строго взирающее на нее.
Все это привнес в храм Квазимодо. В Египте его почитали бы за божество храма; в средние века его считали демоном; на самом деле он был душой собора.
17. Собака и ее господин
Впрочем, на свете существовал человек, на которого Квазимодо не простирал свою злобу и ненависть, которого он любил даже сильнее, чем собор, – его приемный отец, священник Клод Фролло.
Признательность Квазимодо была глубока, пламенна и безгранична. Хотя лицо его приемного отца часто бывало сумрачно и сурово, хотя обычно речь его была отрывиста, суха и повелительна, но сила любви к нему горбуна от этого не ослабевала. Священник имел в лице Квазимодо покорного раба, исполнительного слугу и бдительного сторожевого пса.
Когда звонарь оглох, между ним и Клодом Фролло установился таинственный язык знаков, понятный им одним. Священник был единственным человеком, с которым Квазимодо мог и хотел общаться. Убогий, неуклюжий, неповоротливый разум горбуна с мольбой и смирением взирал на ум возвышенный и проницательный, могучий и властный, и преклонялся перед ним, как перед Богом.
В 1482 году Квазимодо было около двадцати лет, Клоду Фролло – около тридцати шести. Первый возмужал, второй начал стареть.
Клод Фролло стал строгим, суровым, угрюмым священником, блюстителем душ. Он занимал положение архидьякона Жозасского и управлял ста семьюдесятью четырьмя сельскими приходами. Перед ним трепетали и маленькие певчие и седые монахи.
Клод Фролло по-прежнему был предан науке и младшему брату. Однако с течением времени какая-то горечь стала примешиваться к этим прежде приятным обязанностям его жизни. Маленький Жеан Фролло, прозванный Мельником в честь мельницы, на которой был вскормлен, развился вовсе не в том направлении, которое намечал для него Клод. Старший брат надеялся, что Жеан вырастет набожным, покорным, любящим науку человеком. К его огромному сожалению, младший брат являл собой полную противоположность идеалам священника.
Жеан был крайне ленив, ни к каким знаниям не стремился, работать не желал. К тому же его все глубже засасывала пучина распутства. Он водил компанию с такими же, как и он, беспутными школярами и уличными девками. Деньги, которые давал ему Клод, Жеан научился транжирить и пропивать. Он совершенно не слушался старшего брата, чей образ жизни вызывал у него неприкрытое отвращение, а советы священника встречал с ироничной усмешкой. Клоду это было тем более обидно, что Жеан обнаружил недюжинные способности, отличную память и цепкий ум, – качества, которые могли бы с возрастом обеспечить ему достаточно высокое положение.
Когда Жеан подрос, Клод доверил воспитание младшего брата колледжу Торши, где в занятиях и размышлениях сам провел юные годы. Для него стало большим огорчением, что имя Фролло, когда-то делавшее честь этому храму науки, теперь символизировало наглость, нежелание трудиться и разврат.
Разочаровавшись в своих человеческих привязанностях, Клод целиком отдался науке. Он становился все более сведущим ученым, все более суровым священнослужителем и все более мрачным человеком.
Особенной страстью архидьякон пылал к символическому порталу Собора Богоматери, своеобразной странице чернокнижной премудрости, изложенной в каменных письменах рукой епископа Гильома. Говорили, что архидьякон досконально исследовал исполинскую статую святого Христофора и загадочное изваяние, высившееся в те времена у главного портала.
Странная судьба выпала на долю Собора Богоматери – судьба быть любимым столь благоговейно, но совсем по-разному, двумя такими разными людьми, как Квазимодо и Клод Фролло. Первый – урод, темный, необразованный, покорный инстинкту, – любил собор за красоту, за стройность, за гармонию. Другой, одаренный пылким воображением и обширными знаниями, любил в нем его внутреннее значение, скрытый смысл, любил связанную с ним легенду и символику, таящуюся за скульптурными украшениями фасада. Клод преклонялся перед загадкой, которой испокон веков был и остается для человеческого разума Собор Парижской Богоматери.
Единственная скандальная подробность, достоверно известная про отца Клода, касалась его научных изысканий. Архидьякон облюбовал в той башне собора, которая выходит на Гревскую площадь, крошечную потайную келью. Как гласила молва, никто, даже сам епископ, не смел проникнуть туда без его дозволения.
По ночам жители окрестных домов видели, как в слуховом окошечке с задней стороны башни через короткие и равномерные промежутки времени вспыхивал и потухал неровный, багровый свет. Он походил скорее на отсвет очага, чем светильника.
– Опять архидьякон орудует мехами! Там полыхает сама преисподняя! – перешептывались обыватели.
– Конечно, сам факт наличия тайной каморки еще не есть неопровержимое доказательство колдовства, – вторили простолюдинам духовные лица, – но дыма без огня не бывает…
Как бы в ответ злым сплетням, отец Клод стал держаться еще строже, еще безупречнее, чем раньше. По своему положению и по складу характера он всегда сторонился женщин. Теперь же, казалось, он просто возненавидел их. Стоило шелковому женскому платью зашуршать возле него, как священник надвигал на глаза капюшон. В этом отношении он был ревностным блюстителем установленных правил. Когда в декабре 1481 года Анна, дочь короля, пожелала посетить монастырь Собора Богоматери, отец Клод решительно воспротивился этому визиту и добился его отмены. Напомнив епископу устав монастыря, архидьякон также отказался лично встретиться с принцессой.