Страница 99 из 100
И когда она наконец резко, как всегда, отворила дверь, мы стояли за партами с букетами в руках, неподвижно, как вкопанные. Она медленно обвела нас всех взглядом, — кажется, заглянула каждому в глаза. И молча простерла к нам руки — будто хотела всех сразу обнять.
Губы у нее дрожали, подбородок вздрагивал, она часто-часто моргала. И тут мы заметили, что она… плачет…
Ух, что тут поднялось!
Буря!
Девчонки все сразу громко заревели, кинулись к ней и обхватили, облепили ее со всех сторон, и начали целовать, продолжая плакать.
А мы, ребята, как по команде, повернули головы и стали смотреть в окно, кривясь и кусая губы. И все глотали и никак не могли проглотить что-то горькое, что как будто застряло у нас в горле.
Какое тут могло быть художественное выступление Гребенючки и художественно-юмористический номер Кагарлицкого, не говоря уж о Карафолькином «мадригале»?
Все враз полетело к черту!
А потом мы вышли из школы и, сгрудившись тесной толпой возле Галины Сидоровны, пошли на речку, а потом в поле, в лес… И ходили так долго-долго, до самого вечера. И почти ничего не говорили, просто ходили вместе и не хотели разлучаться. А там, в лесу, расселись на кругляках вокруг нее и пели песни. Долго-долго… И никто не драл глотку, как это бывает, все очень старались, и выходило так стройно, красиво, как никогда. И песни выбирали всё лирические, такие, что у девчат по щекам слезы текли, да и не только у девчат… И никто не скрывал этого, что ж тут скрывать, если песня берет за душу.
А на следующий день была свадьба.
Ну что вам сказать?
Чтоб описать эту свадьбу, наверно, нужно было бы запрячь в это дело всех писателей Украины.
Скажу только, что такого мощного праздника в нашем селе не помнили даже самые старые деды. Наверно, такого и не было.
За одним столом сидело все наше село, да еще полгрузинского, да целый полк солдат, да гости из района во главе с секретарем райкома товарищем Шевченко.
Это была не просто свадьба.
Это был праздник дружбы народов.
Это был праздник доблести нашей армий.
Так говорили, провозглашая тосты, и секретарь райкома товарищ Шевченко, и полковник Соболь, и председатель нашего колхоза Иван Иванович Шапка, и председатель грузинского колхоза Шалва Тариэлевич Гамсахурдия, и многие другие знатные гости.
Громкоговорители не смолкали ни на минуту, и все эти тосты были слышны, должно быть, даже в соседних селах.
Стол для ребят был накрыт отдельно. И уж мы этого лимонада попили и мороженого, конфет да разных грузинских лакомств поели — от пуза!
Между прочим, когда я бегал на минутку домой (проверить, запер ли сарай, где была наша «тайна»), я видел, как по улице проехал на машине отец Гога. Возле колхозного сада он остановился, и выглянул из машины, и все смотрел, и прислушивался к свадьбе. Но, заметив меня, скрылся в машине и сразу поехал. Лицо у него было как у мальчишки, которого не взяли на праздник, потому что он плохо себя вел. И я почему-то подумал, что отец Гога, наверно, чувствует себя очень одиноко и завидует нашему шумному веселью. У них в церкви никогда таких свадеб не было и не будет.
А то самое выражение «темна вода во облацех», которым он так меня перепугал, ничего загадочного или страшного не означает. Так говорят, когда бывает что-нибудь запутанное, непонятное. Это мне дед объяснил. И, должно быть, отец Гога всего-навсего хотел сказать, что он плохо разбирается в моторе своего «Москвича».
На свадьбе начали гулять еще до обеда. Но мы с Павлушей с нетерпением ждали сумерек. Нам для нашего сюрприза необходима была темнота.
Но чем дальше шло гулянье, тем тревожнее становилось у меня на сердце. В колхозном саду стоял такой крик, смех и шум, что если и дальше так пойдет, то на наш сюрприз никто и внимания не обратит, просто не заметят его. Выход один — объявить по радио, через громкоговорители. Но ни я, ни Павлуша этого сделать не сможем, мы будем заняты.
Что ж, придется в «тайну двух неизвестных» тайно ввести кого-нибудь третьего, потому что иначе все сорвется!
Павлуша бросил на меня быстрый взгляд, потом отвернулся и несмело пробормотал:
— Может… Ганю?
Я махнул рукой:
— Давай!
Какая, в конце концов, разница? Нужно, чтоб кто-нибудь просто объявил, а кто будет это делать, неважно. И уж раз ему хочется…
Так Гребенючка стала участницей еще одной «тайны трех неизвестных».
И вот наконец стемнело.
Мы с Павлушей потихоньку, чтоб не привлечь внимания, выбрались из шумной свадебной толпы и бросились домой. Там осторожно вынесли из сарая свою «тайну», приторочили к багажнику, сели на велосипеды и поехали в поле за колхозный сад, где гуляла свадьба.
Погода была как раз такая, как надо, — и небо чистое и ветер.
Начали запускать. Не очень-то легким оказалось это дело. Хоть запускали и с велосипеда. Я мчался на велосипеде, сжимая в руке катушку, а Павлуша бежал позади, поддерживая его. Но вот он наконец стал подниматься, взвился и пошел. Пошел! Все выше и выше… Бросив велосипед, я осторожно разматывал огромную самодельную катушку.
Подбежал Павлуша с корзинкой в руках. Начал помогать, потому что держать было уже трудно.
Ну, вот и все! Катушка размоталась.
— Ну, подключай! — говорю, а у самого сердце — как овечий хвост: выйдет или не выйдет…
Павлуша копошится возле корзинки, руки у него дрожат.
И…
Я даже сам не ожидал, что будет так здорово.
В темно-синем небе засветился разноцветный волшебный фонарь. «Слава Галине Сидоровне!» — золотом пылали на нем слова с одной стороны.
«Желаем счастья!» — светилось красными буквами с другой.
«Не забывайте нас!» — оранжево пламенело с третьей.
А с четвертой стороны счастливо улыбался черноусый красавец. Полного портретного сходства с нареченным, конечно, не было, но что вы хотите — без натуры, по памяти сам Анатолий Дмитриевич не нарисовал бы лучше.
Вы уж, должно быть, догадались, что это был сработанный нами гигантский коробчатый змей. Павлуша ведь с малолетства мечтал стать летчиком, и мы этих змеев с ним понаделали — будь здоров сколько. Павлуша весь его разукрасил. Всю душу летчика и художника вложил он в этот змей.
А я придумал «электрификацию» (сперва мы хотели просто днем запускать, но тогда разве было бы так здорово!). Запускали на тоненьком двужильном проводе (специально в районный город за ним ездили). Аккумулятор и лампочки от тракторных фар выпросили у моего отца. Он ведь механизатор.
Ей-богу, я даже не думал, что так получится!
Когда змей засветился, мы услышали в динамиках звонкий голос Гребенючки:
— Внимание! Внимание! Смотрите все на небо! Внимание! Внимание! Смотрите все на небо!
На какое-то время свадебный гам утих, воцарилась тишина.
А потом тишину как будто взорвало аплодисментами, криками, смехом.
— Молодцы! Молодцы! — слышалось сквозь этот гвалт.
Я глянул на Павлушу, усмехнулся и подмигнул. И он подмигнул и заулыбался в ответ. Мы были счастливы. Наш сюрприз удался. Он светился высоко в небе, и его видело сразу все наше село, и полгрузинского, и целый полк солдат, и гости из района во главе с секретарем райкома…
Такого триумфа у нас в жизни еще не было. Здорово придумали! Вот уж точно молодцы! Ничего не скажешь!
Прошла минута, другая… Аплодисменты стихли, свадебный шум принял другие тона, кто-то уже порывался петь, в одном месте затягивали «Посеяла огуречки», в другом — «Русское поле». Свадьба расходилась вовсю. В небо, наверно, уже больше никто не смотрел.
Нужно было кончать. Тем более, что ветер относил наш змей в поле, в сторону леса, и его из сада уж не видно было.
Но кончать оказалось не так-то просто. Такого гигантского змея мы еще не запускали никогда. Да и ветер был уж очень силен. Прямо рвал из рук провод. Я едва удерживал его. Павлуша помогал мне только одной рукой, другой он держал корзинку с аккумулятором.
Нас волокло по полю, как каких-нибудь щенят.