Страница 17 из 19
Ася:
Марина, у вас что-то случилось?
Бельцева:
С чего вы взяли, Анна Львовна?
Ася:
Прекращай! Мы с тобой ровесницы. Я – Ася.
Бельцева:
Я даже тем, кто младше меня, должна была по имени-отчеству обращаться.
Ася смотрит на неё с удивлением.
Бельцева:
К господским детям. Пока их папа…
Замолкает.
Ася:
Что: «их папа»?
Бельцева набирает воздуху, чтобы решиться рассказать Асе. Грех её тяготит, надо с кем-то поделиться. Ася добра к ней, чем не кандидат?
Бельцева:
Ася… Ты в чём исповедовалась последний раз?
Ася:
Для того и исповедь, чтобы только между мной и богом.
Бельцева:
Ты же не богу исповедуешься, а священнику.
Ася:
Священник связан тайной. Как врач.
Бельцева:
И если исповедаться в чём-то… страшном, – священник никому не расскажет?
Ася:
Нет. Не должен.
Ася сперва настроена почти легкомысленно, но серьёзный тон Бельцевой её настораживает. Она смотрит на недавно обретённую коллегу с тревогой. Но всё ещё пытается сохранить ободряющий шутливый тон
Ася:
В чём таком «страшном» ты можешь исповедоваться? Конфету хозяйскую съела?
Бельцева:
В… смертном грехе.
Ася подскакивает, одновременно в двери заходят Кравченко и Городовой. Ася смотрит на них, пытаясь сообразить: слышали? – нет?
Городовой:
Вы будто привидение увидали! Поверьте, их бояться не стоит. Бояться, увы, стоит только живого человека из плоти и крови. Добрый вечер, барышни. Надо оформить протокол, показания, изъятие улик…
В постели, после. Белозерский, облокотившись на локоть, любуется Верой. Вера равнодушна, глаза открыты.
Вера:
Чего таращишься?
Белозерский ошарашен реакцией – только что был секс, и, видимо, всё было по высшему разряду, включая нежность.
Белозерский:
Любуюсь!.. С господином Покровским наверное не так себя вела?!
Вера, лишь усмехнувшись, безо всяких обид, встаёт.
Вера:
Не так. Точнее: так. Как ты сейчас…
Белозерский:
Отчего же со мной…
Вера, будто не замечая его реплики, завершает, надевая и запахивая халат:
Вера:
С той только разницей, что мне было пятнадцать, а не двадцать пять. Женщины раньше взрослеют.
Белозерский:
(с нервом) Это тебя его равнодушие сделало такой… (подыскивает слова, с соответствующим выражением лица, говорит с сарказмом)… мудрой такой, саркастичной такой, такой закрытой и циничной… сукой!
Вера, уже надевшая халат, смеясь, поворачивается к Белозерскому, распахивает халат.
Вера:
Куда открытей?!
Запахивает, становится серьёзной.
Вера:
Он не был ко мне равнодушен. И я – не равнодушна к тебе.
Вера выходит из спальни. Белозерский обессилено откидывается на подушку с выражением лица: «долбанный, блин, случай!» Но долго он в покое оставаться не может, вскакивает, натягивает штаны. Игриво кричит:
Белозерский:
Вера, а, Вера?! Вера Игнатьевна!
Выбегает за ней.
Белозерский и Вера (в мужском наряде) неторопливо идут по улице.
Вера:
Сосредоточься на пациенте. У нас интереснейший случай. Как минимум – с точки зрения механики мозга. Большая часть всего, происходящего с нами, сосредоточенна вот здесь!
Вера стучит костяшками пальцев по лбу Белозерского.
Вера:
Мы ничего об этом не знаем! Наш мозг – карта Вселенной. А тебя волнуют чувства совокупляющихся букашек.
Белозерский:
Совокупляющиеся букашки – часть Вселенной!
Вера:
Пойми ты! – у совокупления нет чувств! Всего лишь инстинкт, направленный на продолжение рода, а точнее: сохранение популяции. И как это ни прискорбно, но доктрина церкви не противоречит учению Дарвина. Напротив! Как бы мы ни вмешивались – у бога или, если угодно, вселенной – свои планы. И любовь здесь не при чём. Или – аборты. Когда букашек станет слишком много, чтобы они не пожрали друг друга и луг, – природа создаст что-то ещё.
Белозерский:
Что же?!
Вера:
Почём я знаю?… Например, гомосексуализм из развращённой забавы для пресытившихся или же, напротив, не имеющих рядом противоположного пола для удовлетворения сексуального голода, – превратится в норму. Потому сколько бы и как ни любили друг друга, предположим, Белозерский и Покровский, от этого не родится новой букашки и луг будет спасён.
Уже свернули с улицы в ворота, идут по аллее.
Белозерский:
Фу-у-у!
Вера подзуживает его, дурачится:
Вера:
Отчего же «фу!»? Представь себе, как, допустим, наш добрый Иван Ильич приносит Георгию Романовичу кофе в постель. И, поверь! – Природа, жаждущая ограничить планету от пожирания букашками, вышьет этот самый мозг…
Вера снова стучит Белозерского по лбу.
Вера:
…самыми замысловатыми эмоциями.
Белозерский:
Вера! Меня сейчас стошнит!
Вера уже заметила на ступеньках группу, ускоряется; за ней и Белозерский. Подходят. Вера, моментом оценив ситуацию (Ася держит корзинку с новорождённым, Городовой держит корзинку с другой стороны, надо отдать, – но выглядит так, будто Ася никак не желает выпускать из рук корзинку), обращается к Белозерскому, несколько иронично-патетически:
Вера:
Но люди испортили внятные библейские инструкции жалкими попытками метафорически их осознать. И вот запрет на аборты становится запретом рожать «во грехе». И тьмы запуганных дурочек бессильны не только перед природой, но и перед обществом. Но природа только велит. Не более. Общество же – наказывает!
Обращается ко всем на ступеньках (тоже внимательно прослушавших её речь, каждый с соответствующим характеру персонажа выражением лица):
Вера:
Доброй ночи, дама и господа! Анна Львовна, отдайте представителю власти подкидыша. Я не ошибаюсь?
Вера смотрит на Кравченко. Он кивает – тут всё очевидно, Вера при её опыте не могла неправильно считать ситуацию. Вера снова обращается к Асе.
Вера:
Василий Петрович ему ничего дурного не сделает. А вы ему не мать.
Ася отпускает корзинку. Городовой благодарен Вере, ему понятны чувства Аси, нравится сестра милосердия, как нравилась бы отцу хорошо воспитанная добрая дочь. Он хочет её успокоить:
Городовой:
Вы, барышня, можете навещать девочку в приюте. Что правда, удочерить не удастся. Об этом забудьте.
Ася:
Почему?!
Городовой смотрит на Асю, как на дурочку. Кравченко испытывает сочувствие к Асе. Вера усмехается, глянув на Белозерского. Ася смотрит на Городового – тот даже несколько смущён.
Городовой:
Потому что вы – барышня… Не замужем вы!
У Аси выражение лица: ах, да! – растерянное от осознания простейшего факта. Она и так знала, но её настолько захлестнули чувства к младенцу, что она забыла правила общества, существующие в Российской империи законодательные нормы.