Князь Александр Невский

Александр старался есть наравне со всеми, хотя бы с теми, кто, соблюдая правило, не спешил и степенно глотал ложку за ложкой. Но всё сильнее понимал, что едва заставляет себя проглатывать еду. Странная, ничем не объяснимая дурнота накатывала тёмной волной, и сильнее всего князю хотелось опустить голову на руки и как можно глубже провалиться в сон.

– Кто уж поел? – Он оглядел дружинников, заметив при этом, что как будто и видит хуже: фигуры в освещённой огнём очага полутьме расплывались, покачиваясь перед глазами, словно изба вдруг наполнилась дымом. – Чья очередь менять караульных, ступайте, а они пускай тотчас идут сюда – сохнуть да есть.

– А сам ты что же? – Сава оказался прямо над головой сидящего Александра, и тот едва не вздрогнул, когда голос товарища раздался совсем рядом. – Гляди, половину мисы едва одолел! Али невкусно?

– У Митрофанки невкусно не бывает. – Александр поймал себя на том, что, подняв голову, через силу выдавил улыбку. – Из чего б ни варил, а выходит, будто на праздник какой трапеза.

– С молитвой потому что! – Митрофан, всех оделив едой и убедившись, что караульным, которые вот-вот должны были явиться, тоже осталось, сам уселся на освободившееся седло. – Я ведь как? Варю да молюсь, варю да молюсь. Так и легче, и душе приятнее. А ты, княже, если не идёт трапеза, так и оставь… Поспи лучше. Не дай Бог, коли простыл да ломать начнёт. А сон, глядишь, и поможет.

Александр, вновь ковырнув ложкой варево, виновато глянул на кашевара:

– И впрямь, сказать стыдно, да что-то неможется. Может, и простыл, только непонятно: ни горла не щиплет, ни жара нет, а вот будто не в себе делась. Однако мису свою доем: грех еду бросать-то… Худо, если какая хворь привязалась: в дороге и не полечишься толком. Баньку и ту не принять.

И нахмурясь, князь добавил:

– Был бы с нами лекарь мой Феофан, так враз бы приготовил зельице какое-нибудь, и оно б мне помогло.

Сава, успевший между тем тщательно обскрести ложкой свою мису, кивнул со вздохом:

– Да, он бы что-то придумал. Вот уж угораздило того грека премудрого помереть перед самым походом твоим в Орду, княже. Не мог повременить!

Князь нахмурился ещё сильнее:

– Чаю я, что не он поторопился, Савушка, а его поторопили… Уж больно странная была его кончина.

Митрофан, слышавший всё сказанное, хотя и князь, и Сава говорили тихо, живо откликнулся:

– А и я слыхал, княже, что странно помер грек! Ровно на болоте лихоманку подхватил, а ни в каких болотах-то не был. И вот ты, выходит, тоже сомнения на сей счёт имеешь. Думаешь, что он?..

Александр лишь досадливо отмахнулся:

– Не знаю. И вправду, что ли, поспать… Вроде одёжа подсохла, так и в сон клонит.

Не без труда доев остывшее варево, он прислонился спиной к поросшей бледным мхом стене и закрыл глаза. Но тонкие струйки пара почему-то продолжали кружиться перед ним, и в их белёсых клубах по-прежнему проступали фигуры и лица дружинников, очертания сложенных на полу сёдел и оружия.

Снаружи, за порогом избы, опускалась ненастная ночь, спешившая сменить такой же сырой, неласковый вечер. До слуха доносилось конское ржание, редкие тоскливые стенания ночных птиц да шуршание дождя по утлой крыше. Косой, пронзительно ледяной дождь пошёл вдруг вместо снега. С реки слышался плеск волн, так же набегавших на берег.

Александр всё это слышал. Но тем не менее его сознание как будто погружалось в странный полусон – мысли расплывались, гасли, образы минувшего дня и долгих дней, что были до него, дней тяжёлой, изматывающей дороги, пропадали, сливаясь и смешиваясь.

Князь смутно слышал и голоса своих дружинников, говоривших друг с другом как можно тише – они думали, что он спит. А может, он и вправду спал?

Чья-то рука мягко коснулась плеча. Александр понял, что кто-то стоит совсем рядом с ним, прямо за его спиной. Он вскинул голову, при этом успев подумать, что глаза-то не открыл… как же увидит того, кто явно пытался его разбудить? Однако увидел. Над ним, чуть склонив белокурую голову, стоял мальчик – тот самый, который явился в дверях хижины, когда они к ней подъезжали. Светлые, чистые, как родник, глаза смотрели ласково и грустно.

– Федя! Федюшка! Брат! Отколь ты… отколь тут?! Как сюда попал?!

Мальчик обошёл вкруг сидящего, сел то ли на другое, лежащее рядом седло, то ли прямо на землю. Осторожно взял князя за руку и заговорил. Знакомым, ломающимся, но уже не детским голосом:

– Не страшись, брат. Не за тобой я. Просто упредить пришёл. Спешить тебе надобно.

Александр, не понимая, сильно сжал руку Фёдора. Она была холодной, но не ледяной. Будто он просто застыл в ненастье и ещё не отогрелся.

– Куда спешить, почто? – Князь вглядывался, проверяя себя, вглядываясь в тысячу раз знакомые черты и понимая, что этого не может быть. Здесь не может быть Фёдора. Он давным-давно умер.

– Почто спешить? И от чего упреждаешь, Феодоре? Я что-то не так сделал?

– Всё так! – Брат покачал головой. – Не от неправых дел упреждаю, Александре… Но ты ещё можешь зло исправить.

– Какое зло? Чьё?

– Ты и сам знаешь.

Князь рванулся, чтобы приподняться, но отчего-то не сумел. Ему хотелось также удержать руку брата, но Фёдор ласково отнял её:

– Ты знаешь, Саша, знаешь.

– Так ты скажи, слов в тень не прячь! – воскликнул князь. – С того света просто так ведь не приходят, Федя! Что такого мне знать надобно, что тебе сюда прийти попущено?

Мальчик снова улыбнулся:

– Так у меня ж душа чистой осталась. Мне многое попускается. Но ты, брате, сможешь больше моего, вот поглядишь! И не страшись ничего. Чему должно статься, то станется…

Александр резко открыл глаза. Его лицо было покрыто потом. Даже прилипшие ко лбу пряди светлых волос стали влажными.

Очаг ещё слегка дымится, но огонь в нём почти угас, только по головешкам, словно гоняясь друг за дружкой, пробегали багровые искры.

Он огляделся. В избе ещё оставалось полутемно, но за порогом наступил рассвет – тонкие серые лучи пронизывали утренний сумрак.

Внутри ещё дремали несколько человек дружинников, но в основном все пробудились – снаружи доносились их голоса: вероятно, они седлали коней и возились со сбруей.

Пригнувшись, в низкую дверь вошёл Митрофан. Увидав, что Александр проснулся, не без тревоги вгляделся в его лицо:

– Здрав буде, княже! Что, полегчало тебе?

– Полегчало. – Александр сел, проводя по лбу рукавом рубахи. – Поспал, так вроде и немочь прошла. Слышь-ка, Митрофанко, а я во сне брата своего нынче видал. Фёдора.

Дружинник невольно насторожился:

– Это какого такого Фёдора? Того, что тебя годом старше был? Того, что совсем молодым помер?

Александр встал без видимого усилия, но тут же едва не ударился головой об одну из поперечных балок потолка избы. Отстранился, усмехнувшись, и, пошарив вокруг себя, нашёл и принялся надевать снятые с вечера кафтан и кольчугу. Одеваясь, уже не глядя на дружинника, проговорил:

– Его видел, его самого. Он не то что молодым, Митрофанко, он, считай, почти что мальцом Богу душу отдал. Болел долго. Лекари да знахари отца упреждали: не жить Феде. Так князь Ярослав, отец наш, надумал его женить, чтоб род с его стороны не прерывался, чтоб успел братец дитя зачать. Но и свадьбу сыграть не поспели – пришлось похоронную тризну править. Как думаешь, с чего я его ныне видал?

Митрофан попытался сделать вид, что спокоен, но получилось плохо. Он даже не сумел скрыть дрожи в губах:

– Ну, ты и вопросы задаёшь, княже! С чего мы покойников видим? Кто ж те ответит? Я вон у священника как-то спрашивал, так он мне только молиться больше велел и чаще усопших своих поминать. А то я не поминаю? Не нехристь ведь!

– А кого видал-то? – не удерживается Александр.

– Жену-покойницу, Матронушку. Эй, княже, ты плащ-то накинь. Снег более не сыплет, да холоднее стало.

Александр взял плащ, но не надел. Низко пригнувшись, медленно вышел за порог.

Сперва ему показалось, что он оказался вдруг в совершенно ином месте, не в том, где накануне остановился с дружинниками на ночлег. Кругом всё было залито солнцем, хотя небо ещё оставалось наполовину в тех же рваных тёмных тучах. Но солнечный свет преобразил всё кругом. Даже кривые избы в солнечном свете казались не такими убогими, а река, с трёх сторон окружающая мыс, так и играла бликами.