Страница 12 из 18
Неделю спустя, поздним вечером в дверь покоя боярина Фёдора Даниловича тихонько постучали. Был это даже и не стук, а будто какое-то осторожное царапанье, словно кто-то хотел, но боялся постучать.
Боярин в рубахе и наброшенном на плечи кафтане, со свечой в руке подошёл двери, осторожно её отворил. В рыжем круге тусклого света проступило лицо тиуна[12] Якима.
– Якиме! Ты, что ли? – на всякий случай спросил боярин, хотя сразу же узнал слугу.
– Я, Фёдор Данилович, я! Прости, коли разбудил…
Боярин сердито махнул рукой, свободной от подсвечника:
– Не спал я. Что надо? Что такое?
Яким испуганно тряс головой. С его шапки опадали прилипшие к ней снежинки.
– Беда, боярин! Слуги сказывают, народ вовсе взбесился. Сегодня ж вновь вече сошлось. Всё не уняться им… Так вот, мне сказывали, будто бояре какие-то с веча шли да сговаривались, что надобно молодых князей из княжьего терема увезти да в одном из теремов боярских поселить, чтоб, значит, князю Ярославу условия ставить можно было… А про тебя, боярин, сказывали, что если помешать сподобишься, так ненароком и шею свернуть можешь… Дескать, морозно, лестницы замерзают, скользко…
Фёдор Данилович одним движением вделся в свой кафтан.
– Понял я. Спасибо, Якимушко.
Он говорил спокойно, однако же тиун успокоиться не мог:
– И что делать станем? Ведь они могут! Могут!
Фёдор Данилович твёрдо взял Якима за локоть.
– Не шуми, Якиме! Тихо! Ступай стражу разбуди. Всех дружинников. И коней пускай оседлают. Да пошли кого-нибудь понадёжней узнать, не караулят ли ворота, что с дворища ведут. Если что, так и с боем пробьёмся. А я за князьями.
На минуту вернувшись в свой покой, боярин снял висевшие в изголовье постели кольчугу и шлем, быстро их надел. Затем опоясался мечом, подхватил шубу и, вновь взяв свечу, стремительно вышел. Он шёл очень тихо, стараясь двигаться так, чтобы ножны меча не звякали о кольчугу.
Войдя в покои Фёдора и Александра, Фёдор Данилович лишь несколько мгновений смотрел на светлые лица спавших на одной кровати мальчиков. Потом выше поднял свечу, чтобы она осветила их лица. Мальчики проснулись. Фёдор невольно заслонился рукой от света. Александр же резко сел в постели.
– Тихо! – Голос Фёдора Даниловича звучал повелительно. – Живо обоим одеваться и за мной!
– Почто? Что случилось? – спросил князь Фёдор.
– Мы уезжаем, – кратко ответил наставник.
После этого обоим мальчикам ещё какое-то время казалось, будто они продолжают спать и просто видят сон.
Заснеженный двор, едва различимые в снежной мгле ворота. Несколько человек тихо проходят, ведя в поводу коней. В сёдла сели только Фёдор и Александр, остальные шли, ведя коней в поводу, ласково поглаживая конские морды, чтобы скакуны, взволновавшись, не выдали их ржанием.
Беглецы миновали ворота дворища, прошли к городским воротам. Преданная князьям стража отворила их.
– Ушли, кажется! – прошептал, крестясь, боярин Фёдор.
И вот уже все вскакивают в сёдла и во весь дух мчатся прочь от Новгорода. Темнота зимней ночи поглощает их.
Глава 7
Новый друг
Месяц спустя князь Ярослав Всеволодович стоял перед раскрытым, несмотря на зимнее время, окном, в ярости потрясая зажатой в кулаке бумагой:
– Вишь, матушка-княгинюшка, что пишут, аспиды ночные?! Дескать, они княжичей от себя не гнали и мне, мол, ничего худого не делали, а я, мол, и сам уехал, и люди мои княжичей тайком из Новгорода увезли. А посему им другой князь надобен. И знаешь ли, любезная моя, кого звать на престол свой хотят? Мишку Черниговского! Того, что у них уж два раза княжил да ими же и выгнан был! Ну пускай, пускай зовут! Погляжу, каково у них нынче будет!
Княгиня Феодосия поднялась со стула, на котором сидела за столом, подошла к мужу, сзади обняла его, с трудом достав ладонями до его широких плеч.
– Из Новгорода ещё трое тебе верных бояр убежали, – тихо проговорила она, прижимаясь лбом к плечу мужа. – Рассказывают, что после давешнего веча, на котором решали, кого звать на княжение, перебранились они там все. С два десятка теремов друг другу спалили, лавки купеческие пограбили да пожгли. И людей немало поубивали.
У князя вырывался ожесточённый смех:
– Вот-вот! Ну и чего стоит воля эта их разлюбезная? А?!
Феодосия в ответ только тихо усмехнулась:
– Да какая ещё воля, Ярославушко? Человек в себе никогда не волен, а свобода есть только во Христе. А они в злобе своей про Христа-то и забывают.
Князь сердито захлопнул окно, шагнул к столу, перекрестясь, взял с блюда большой блин, макнул в чашку со сметаной. Откусил кусок и, хоть хороши были и блин, и сметана, поморщился:
– И блины-то в рот нейдут! Смурно на душе…
Феодосия засмеялась:
– Ничего – блины кончаются. Завтра – Прощёное воскресенье, а за ним и Великий пост. Вот и забудем про блины.
Князь Ярослав гневался не напрасно. Если б случившееся в Новгороде было впервые, можно было бы просто посетовать на неразумность любителей вольности и подождать, когда те одумаются. Впрочем, что одумаются, Ярослав Всеволодович и не сомневался. Только вот этакие выходки новгородцы вытворяли нередко – то звали к себе того или иного князя, то прогоняли, как того же Михаила Черниговского. И при этом были уверены, что верно поступают: мол, пускай князь делает, как мы хотим, а не наоборот!
Он твёрдо решил не отвечать на новгородское послание, второе кряду, хотя не сомневался, что в покинутом им городе уже царит волнение.
Так оно и было.
Исчезновение юных князей, их наставника и княжеских дружинников, обнаруженное лишь к полудню следующего за их отъездом дня, обескуражило новгородских заговорщиков. Они поняли, что уже не смогут ставить условия Ярославу Всеволодовичу, а значит, настаивать на своём им больше не придётся. Князь не слал в город гонцов, не предлагал переговоров, и бунтари всё яснее понимали: ему это ни к чему…
Прождали пару недель. Отправили письмо: дескать, что ты, княже, нам свой норов являешь? Кто ж тебя либо сынов твоих, молодых князей, трогал? Не так уж много хочет вольный град Новгород. И не так уж трудно с нами, новгородцами, договориться.
Ответа не последовало. Тогда написали снова, то самое письмо, что пришло в канун Прощёного воскресенья. И вновь князь Ярослав не ответил.
Попробовали ещё выждать. Ждали неделю, ещё одну, ещё. И тут на границе новгородских земель, будто зная, что там произошло, объявилась большая печенежская рать. Разграбив и предав огню с десяток селений, печенеги неспешно, но уверенно двинулись к Новгороду.
Выбора не оставалось. Тотчас было отряжено большое посольство, состоявшее из бояр и купцов. Явившись в Переславль, послы клятвенно уверяли князя: мол, обижать молодых князей и в мыслях не имели, об их же безопасности думали, чтоб самим, мол, охранять – оттого и намеревались позвать их с наставником в одном из богатых теремов жить. А коли то намерение князь за дурное посчитал, так прости, не карай за глупость!
Ярослав, не то чтобы думавший, а твёрдо знавший, что в конце концов произойдёт именно это, не стал тем не менее попрекать да стращать новгородцев. Обронив всего несколько слов, вскочил в седло, кликнул дружину и велел боярину Фёдору ехать вслед с княгиней и сыновьями.
Сам он поспел навстречу печенежской рати прежде, чем печенеги успели, получив известие о его возвращении, покинуть новгородские пределы. Сеча была яростной, но короткой. Враги сдались, объявив, как нередко делали, оправдание, глупее не придумаешь: забрались, князь, в твои владения случайно, по ошибке – не туда, то есть, заехали…
А в Новгороде уже ждали, с приветствиями и поклонами, с узорными караваями и расписной чашей, до краёв полной медовой браги.
– Слава нашему князю!
– Здрав буди, Ярослав Всеволодович!
– Премногая лета тебе, княгине и молодым князьям!
И тотчас, даже не скликая веча (всё порешили заранее), пообещали и рать для похода на Ригу.
12
Тиунами называли некоторые категории княжеских и боярских слуг. Обычно они были выходцами из холопов. Нередко тиунов приставляли для присмотра к подрастающим боярским или княжеским детям.