Страница 11 из 23
Проснулся не как Жуковский – вестник зари, а как истый барин – к обеду. Такое с ним случилось впервой. Сразу сел к столу, и галиматья лилась из него обильно с восторгом, и все же ужасая: такое тоже в тебе уживается, друг ты мой маковый.
К нему пришли на третий день, обеспокоенные. Четверо Плещеевых, Александр Алексеевич, Анна Ивановна и оба старших сына, Алеша и Саша. Пришли Маша и Сашенька, а Екатерину Афанасьевну представлял милейший Григорий Дементьевич, сын крестного Елизаветы Дементьевны – ныне управляющий имениями Екатерины Афанасьевны.
На стук в дверь отворилась форточка, к ногам пришедших пал запечатанный сургучом бумажный пакет. Саша подала пакет Александру Алексеевичу. Тот вскрыл бумагу – цветной сафьян. Развернули сафьян – черный шелк. Развернули шелк – рукопись. На первом листе надпись: «Скачет груздочек по ельничку».
Пьесу разучили за день. Пришли звать автора.
Спектакль. Авации. Ужин во славу драматургического дебюта.
Успех кружит голову. Через неделю артисты слушали читку нового сочинения – «Коловратно-курьезная сцена между господином Леандром, Пальясом и важным господином доктором».
Уморительная пьеса, веселие для всех, вот только у Леандра несчастная любовь.
А в первой пьесе, где сюжет взят из народной песенки: «Скачет груздочек по ельничку».
На спектакль коловратно-курьезный были приглашены все соседи. Смех, радость, острословье друг перед дружкою, хвалы автору, но из всех самая, самая, самая – счастливые глаза Маши и взгляд, означавший на их языке безмолвия: «Я люблю тебя».
Слушать, что ты – первый поэт нашего времени, первый поэт России, поэт на все времена – стыдно. А тут еще равняли с Бомарше.
Василий Андреевич тихонечко сбежал и укрылся от веселящихся за плотиной, где река, отдавши воды барскому пруду, была воробью по колено, зато золотая, пескариная.
Смотрел на стайки рыбок. Диво-дивное! Переступишь с ноги на ногу, и косячок единым существом стрельнет в сторону и снова через минуту-другую вернется на вкусное для пескариков место. Василий Андреевич пытался посчитать рыбок, но быстро сбивался. Пескари и поодиночке плавали. Значит, понятие «индивидума» у них есть. Почему же в косяке все индивидумы становятся стадом? Солдаты, да и только! Любому вахт-параду на зависть.
Непонятно только, кто команды подает. Как эти команды слышат разом все, и ни единого сбившегося.
Чтоб не пугать рыбок, Василий Андреевич отступил от берега, сел на камень. И тут его спросили:
– Вы наблюдаете жизнь рыб?
Алеша с Сашей.
– Смотрю на реку. Как река бежит, видно, а вот как время течет, никак не углядишь.
– Надо глаза покрепче зажмурить, а потом – рраз!
– Ну и что – р-раз! – передразнил Алеша. – Сашка у нас выдумщик.
– Пожалуй, надо попробовать! – Василий Андреевич посмотрел на Сашу. – И все-таки следы времен нам дано и видеть, и ощущать.
Поманил за собою мальчиков под обрыв. Смотрел под ноги и вдруг нагнулся.
– Закаменелость! – сказал Алеша.
– Отпечаток коралла. Мы живем на дне океана.
Саша встал на колени, перебирал камешек за камешком.
– Вот!
– Отпечаток аммонита. Даже перламутр сохранился. Хорошая находка.
Алеша полез вверх по обрыву.
– Только землю на нас сыплешь! – сердился Саша. Он отыскал осколок окаменевшей гигантской устрицы и два камня с отпечатками кораллов.
Алеша вернулся с нарочито-печальным лицом.
– Ты здесь ищи! – посоветовал Саша.
– А я и там нашел! – На Алешиной ладони лежала каменная пластина, на ней отпечаток какого-то растения.
– Пожалуй, это допотопная лилия! – определил Жуковский. Они сели на траву в тени черемушника. – Наши находки – следы времен несказанно далеких. Все сии печати поставлены природой миллионы лет назад. А вот каких-нибудь десять-двенадцать тысяч в минувшее – наша земля до Дона, до Азовского и Черного моря была заселена ариями. Арии испытали страшное бедствие, оледенение Земли. Отсюда они ушли в Индию.
– А следы найти можно?! – загорелся Саша.
Василий Андреевич улыбнулся:
– Можно. Но не в земле, а в нашей русской речи.
– В словах? – не понял Алеша.
– Язык самый надежный хранитель древностей. Слово «вече».
– Новгородское вече! – обрадовался Алеша. – Я знаю. У новгородцев была воля. У них не было крепостных. Весь народ приходил на вече и решал дела. Все были царями.
– Наш разговор о другом. – Жуковский смотрел на мальчиков с любопытством: Плещеевы воспитывают республиканцев. – Вяч – был богом ариев, богом слова. Значит, не все арии ушли в далекие теплые края. Вече – слово русское. Значит, мы родня ариям.
– Я – арий! – вскочил на ноги Саша.
– А я – скиф! – объявил Алеша.
– Тоже великий и загадочный народ. Народ млекоядец. Скифы питались молоком. Стало быть, не могли быть кровожадными. Скифия простиралась от Сибири и даже от Китая до Черноморского побережья, до Палестины. В Палестине был город Скифополь. Греки очень ценили философа Анахарсиса. А он был скиф.
– А чем были вооружены арии? – спросил Саша.
– Арии владели самым грозным оружием древности: колесницами. У них были копья, луки, топоры, сабли.
– А у скифов? – спросил Алеша.
– Скифы жили в седле. Их главное оружие – небольшой лук, поражавший цель на пятьдесят саженей, и еще акинак. Короткий меч… Сарматы удлиняли свои мечи и после долгого соперничества победили скифов.
– Тогда я буду сарматом! – сказал Алеша.
– Не торопись. Скифы сотни лет владели великими пространствами, а у сарматов история короткая.
– Все равно: я скиф и сармат! – решил Алеша.
– Пошли сражаться? – спросил брата Саша.
– Пошли луки сделаем.
– Только чур! Стрелять не друг в друга, – предупредил Василий Андреевич, – в цель. Я тоже сделаю себе лук. Я буду эфиопом.
Ненавистник Вольтера
Василий Андреевич остался один и в Холхе, и в Муратове. Екатерина Афанасьевна увезла дочерей в Орел. От веселья не было роздыха, теперь от самого себя.
Усаживался за писание «Владимира – Красное Солнышко», но пересказывать стихами былины, летописи Нестора – рука не поднималась. Однако ж привык чувствовать себя тружеником, рабом слова, бес славы подгонял его с пяти утра и до полуночи.
Увы! Вместо великого сочинялась галиматья. Теперь Василий Андреевич писал истинную галиматью, которая должна была затмить «коловратно-курьезное» и скачки груздочка по ельничку. Название новому сочинению дал вполне средневековое: «Елена Ивановна Протасова, или Дружба, нетерпение и капуста. Греческая баллада, переложенная на русские нравы Маремьяном Даниловичем Жуковятниковым, председателем комиссии о построении Муратовского дома, автором тесной конюшни, огнедышащим экс-президентом старого огорода, кавалером ордена Трех печенок и командиром Галиматьи. Второе издание с критическими примечаниями издателя Александра Плещепуновича Чернобрысова, действительного мамелюка и богдыхана, капельмейстера коровьей оспы, привилегированного ральваниста собачьей комедии, издателя типографического описания париков и нежного компониста различных музыкальных чревобесий, между прочим и приложенного здесь нотного завывания. Муратово. 1811 г.».
Писание галиматьи – смех на бумаге – вернул Жуковскому охоту к серьезным занятиям. Переводил «Оберона», коего ждал «Вестник Европы», и еще «Федона». О деньги, деньги!