Страница 15 из 20
Что сказать об этом? Все это чистая правда. В то время, двигаясь по наитью от заповедника к заповеднику, мы оказались в этом затерянном краю, где, как узнали мы, еще можно встретить в природе последних на земле золотых лангуров (один из исчезающих видов обезьян), вот их-то мы и искали. А жили в заброшенном лесничестве, вокруг которого на сотни километров долгие годы не стихала гражданская война – почти незримая – только на дорогах и в деревнях вывешивались простыни со списками убитых. По одну сторону от нас где-то в часе ходьбы находился блокпост, по другую – земли короля Шилорая (несколько столетий назад король исчез, но жители деревушки до сих пор перестилают его постель, проветривают светелку, меняют цветы на столе и ждут его возвращения). А за деревушкой – плантация «дойных» деревьев, они стоят перебинтованные, а на ветвях сидят золотые лангуры. Вот туда мы и наведывались. И не только туда, исследовали округу, ее хмурые непроходимые холмы. Управляющий лесничеством, которого звали Брахма (в индуизме – творец вселенной), жил в городе, а к нам приезжал раз в неделю. И вот однажды он появился с Бхубаном и двумя его племенными телохранителями. Слух о нас дошел до них, и они позвали нас к себе погостить, показать лес. Так мы оказались у них, на горной границе с Бутаном.
Полночи мы просидели у костра со старейшинами племени. Переводил Бхубан, единственный из них, относительно владевший английским. Выезд в лес наметили на пять утра. Двумя джипами (отказаться от второго – с женщинами и полевой кухней, которая должна была нас ждать в долине по выходу из леса, – не удалось), мы выехали в полдень.
Описывать этот умопомрачительный перформанс объезда всех дворов деревни со сбором провианта, утвари и женщин – отдельный рассказ.
Наконец мы вошли в лес – четверо отборных племенных чингачгуков, вождь и мы. Лес, видно, не из богатых фауной, да еще и в полдень – был совсем тих и пуст. Что с каждой минутой все более напрягало вождя, понукавшего следопытов. Для племени это было делом чести, если не жизни, – предъявить нам изобилие диких животных в их краю, а значит, можно надеяться, что в будущем здесь откроется заповедник и большие перспективы. Но нет зверей. Как ни рыщут чингачгуки – нет их. Лежка медведя – да, была, заросла. Следы слонов у болотца – да, топтались когда-то. Вождь нервничает, мы переходим с шага на рысь, и как-то незаметно обороты все увеличиваются, и вот мы уже несемся сломя голову, проламываясь сквозь джунгли: впереди – два брата-следопыта – секут заросли полуметровыми тесаками, прокладывая путь, за ними – я, их пятки летят мне в лицо, за мной – вождь, за ним Зоя, замыкают два зверобоя. Час, два, три этого безумного гона сквозь лес, по холмам, по болотам, дебрям. Куда? Поначалу я думал – к слонам, чей отдаленный трубный рев вроде бы слышали эти лесные братья (жуткие лица у них – будто из обугленного камня, и только глаза в этом камне живые). Но нет слонов, лишь пятки этих двух киборгов летят в лицо. Мне бы остановиться, прекратить это безумие, да и Зоя – она же на третьем месяце! Но где она? Не обернуться, нет головы на мне, просто амок какой-то, транс, в котором мы мчимся сквозь лес – в не зачем, в никуда. Пять часов этого чеса. Просвет, обрыв, рухнули на обрыве, в себя приходим. Долина, дымок, полевая кухня. Пришли. А женщины нам: тигр тут был, видели? Вон туда ушел. Это было последней каплей для племенных: сели на землю, ни есть, ни говорить не могут, глаза отводят.
Ну, правда, потом, после трапезы, когда пошли по следу тигра, видели мы и золотых лангуров, и птиц-носорогов… Так что к вечеру настроение наладилось и по возвращении мы расселись у костра и сочиняли письмо министру, а Зою увели в дом маленькие – до груди ей – женщины, и вывели переодетую – в ослепительной дохане: она стояла смущенная и счастливая под их голубиное воркованье – как Эйфелева башня в огнях.
А неделю спустя, к нам в лесничество прибыл микроавтобус полный даров, собранных племенем. Чего там только не было – от кувшина сметаны, этой индийской невидали, собранной всем миром по чайной ложке – до многометровой ткани, сотканной муравьями (из которой потом я пошил себе рубаху). И уже вернувшись в Москву, мы получили письмо от Бхубана – о плантации роз – тех самых, куст которых нам так понравился у его дома, и он отправился в Дели – специально за семенами, а теперь все радуются, глядя на эту плантацию «Зоя», цветущую по сторонам дороги в деревню.
Гауры
В поединке с тигром силы их примерно равны, потому, как правило, тигр вступает в бой с ним лишь в отчаянном положении.
Столкнулись мы с ними дважды. И оба раза в Анамалаи – небольшом, практически непосещаемом (особенно иностранцами) из-за своей удаленности заповеднике на севере Тамилада.
Поселились мы в небе, в хлипкой избушке, раскачивавшейся среди верхушек деревьев на своей длинной рассохшейся лестничной ноге. И ночью мангуст (мы все гадали – не крыса ли) рылся в нашем рюкзаке, грыз банку с «бхудрой» – ананасовым вареньем, листал паспорта…
А потом мы перебрались в домик на земле, и нас повел в джунгли проводник по имени бэби. Так и значилось в путевом листе: «Бэби». Им оказался нерослый дядька с закопченным лицом ребенка и тесаком за поясом.
Мы знали по опыту, что ходить в джунгли с проводником и надеяться на реальную встречу с дикими животными – пустое дело. Даже увидев их – пустое: реальность не терпит посредников.
Потому на следующий день мы улизнули в джунгли сами, затемно, до рассвета. Я помню тот запах – змеиный – от всего, он преследовал нас повсюду. Змеями пахла трава, воздух, деревья, ладони, простыни, на которых мы спали… А змей не было.
Это был могучий сумрачный лес на холмах, местами непроходимый – ни для ног, ни для лучей, с ярусами лиан, мхами и гигантскими валунами. Где-то вдали с верхушек деревьев доносились надрывные крики черных обезьян-ревунов – казалось, висящих на этих воплях. А потом, на закате, мы вышли из дебрей на длинную, чуть накрененную поляну с косым светом заходящего солнца, и вдруг – прямо перед нами – ее пересекли… нет, перелетали, не касаясь земли, как в замедленной съемке, эти многотонные создания в белых носочках, на костяных пуантах. Проплыли в воздухе, как по команде повернув к нам головы, затмевая свет, и скрылись.
Тут и стемнело. Возвращаясь, мы заблудились. А потом сидели в какой-то низине, в горящей танцующей тьме – в облаке светляков. А искали кого в том лесу, чем мы бредили, помнишь? Да, Багирой, она там, по слухам, была. Черная кошка в черном лесу. И слоны, и медведи, и соты дикого меда, висящие на верхушках деревьев, как гамаки…
А потом, когда уже начало светать, мы вернулись, но на подходе к нашему домику, где всегда дежурило это пятнистое оленье стадо… Замерли. Самка гаура, цвета этой же предрассветной тьмы, приближалась заросшему каменному бассейну с остатками дождевой воды. Она приближалась к нему, а за ней на ломких ногах едва поспевал детеныш – нескольких дней от роду. Она опустила голову в бассейн, но вода была далеко, а детеныш потерял равновесье и ухнул туда. Тонул и выпрыгивал, и скользил по бордюру шеей, а мать, тычась в него, пыталась ему помочь, но рук нет, и получалось – сталкивала его назад, вниз. А мы стояли шагах в двадцати, за кустами, и я было рванулся к ним, но ты меня удержала, помнишь?
А потом подъехали егеря на джипе и не знали, что делать. И она не знала. А он все бился в этой палой листве темной воды, выскакивал, скользил головой по бордюру и падал. А когда егеря пытались выйти из джипа, она кидалась к ним и поддевала рогами бампер, вскидывая машину вместе людьми, как спичечный коробок. И это длилось так долго, что стало совсем светло, и вдруг он выскочил – стоит, дрожит на подкашивающихся ногах, и они уходят, как и пришли: она впереди, чуть обернувшись, глядя, как егеря, высыпав из машины, бегут по лугу, ликуя, кидая вверх ружья, обнимаясь, падая в траву, и солнце восходит. Помнишь?
Ты-то всё помнишь, только нет тебя.