Страница 6 из 14
– Анатоль у нас нежен, как барышня,– пояснил довольно усач, похлопав товарища по плечу, а тот встал и пересел демонстративно от него подальше, продолжая недовольно ворчать.
– Настроение у вас, я вижу, боевое, рветесь в битву,– сделал вывод Михаил.– А я слышал, сегодня под Шевардино русским удалось удивить многих своей удалью.
– Ну, положим, дрались они знатно, так и понятно. Они подготовились, а мы из походных колонн на них наскочили. Уставшие были и люди и лошади. Вот они и стояли так браво. Поглядим, как завтра будут рубиться, когда мы отдохнем,– возразил ему молоденький лейтенантик.
– Думаете, что разобьете Кутузова?
– Несомненно, мсье монах, если опять не убежит,– весело откликнулся лейтенантик.– Надоело догонять. Но уже и до их знаменитой Москвы добежал, а ее ему Император Александр не позволит без баталии сдать. Большой город. Даже больше чем Париж, говорят.
– Неужто больше?– засомневался кто-то.
– И богатый чрезвычайно. Русские, крыши домов золотом покрывают,– уверенно заявил лейтенантик.
– Да вы что?– опять засомневался тот же голос.
– Клянусь честью,– обиделся на «Фому неверующего» лейтенантик.– Сами ходят в лохмотьях, потому как ихний Бог не велит жить роскошно, и золото тратить не на что, потому как посты у них религиозные половина дней в году. Куда девать? Кроют крыши, чтобы не протекали.
– Вот идиоты! Что за Вера у них такая?– заинтересовался и усач услышанной информацией.
– Славная называется. Так и говорят. Право у нас Славное. Что это значит, они сами не понимают, вроде как христиане, но все не так как в Европе. В Европе христиане на службах сидят чинно, а эти стоят. И службы у них длинные и поют все вместе песни при этом.
– А вы откуда знаете, мсье лейтенант?– не поверил усач и решил выяснить источник информации.
– У моего батюшки беглый русский конюхом служил, вот он мне и порассказал про Веру ихнюю и обычаи. Варвары, конечно,– лейтенантик аппетитно потянулся и устроился поудобнее на соломенной подстилке, прикрытой шинелью.
– Мсье лейтенант, а зачем они стоят, если можно сидеть?– не понял прилегший рядом с ним кавалерист с сабельным шрамом через все лицо. Обезображенное ударом, оно светилось в пляшущих языках костра детским любопытством.
– Это ихние священники придумали, чтобы в церкви больше народу вмещалось. Да что вы у меня спрашиваете? Вот же слуги Божие к нам пожаловали. Они то получше моего разбираются в таких тонкостях. Спроси у них. Вот привязался. Спроси еще, зачем хором поют при этом.
– А зачем?– кавалерист с обезображенным лицом повернулся к монахам.– Святые отцы, вы то, что про это можете сказать? Почему в Европе сидят, а в России стоят в храмах? И поют зачем?
– Стоят, потому что уважение хотят Богу наивысшее продемонстрировать. Ты ведь перед офицером тоже вскакиваешь, когда он подходит. Зачем? Уважение демонстрируешь. И по стойке смирно стоишь пока он «вольно» не скажет. А если будешь сидеть и покуривать, то, что он подумает? Подумает, что в дерзость впал. А если ты перед Императором так же будешь сидеть неуважительно? А Бог ведь куда как выше всех Императоров. Его Именем их помазывают и короны возлагают. Вот русские это понимают и не осмеливаются в храмах, кои за дом Божий почитают, сидеть,– объяснил Михаил как можно проще. Он сам удивился направлению, которое приобрела беседа у костра. А кавалерист со шрамом не успокаивался, имея очевидно ум бойкий и пытливый.
– Уважение? Это понятно. А что, в Европе, значит, не уважают?– вывернул он вопрос.
– Уважают,– Михаил засмеялся.– Сидя. А в России стоя.
– Запутали вы меня, святой отец. Так правильно-то как будет? По-европейски или по-русски?
– Не просто ответить, сын мой. Я этот же вопрос задал одному русскому священнику и он ответил, что «лучше сидеть и думать о Боге, чем стоять и думать об уставших ногах».
– Значит, они и сами не знают как лучше?– сделал заключение кавалерист.
– Слушай, Пьер, ты чего привязался к человеку? Никто не знает как лучше.
Но Пьер, уже получивший однажды след на физиономии, и Михаил с Сергеем не удивились бы узнав, что именно сунув любопытный нос, никак не хотел угомониться. Пьер желал ясности в этом вопросе, в спорах над которым сшибаются лбами богословы всех времен и народов уже не одну тысячу лет. Кто верует и служит Богу правильно? Сыну кузнеца деревенского и прачки, до зарезу было необходимо узнать это именно здесь и сейчас. Возможно, у него тоже в ранце лежал маршальский жезл и, являясь потенциальным Герцогом, этот Пьер пытался понять, как в жизни происходят метаморфозы столь необыкновенные и чьим Промыслом такое попускается. Два монаха, подвернувшиеся ему под руку, просто обязаны были это знать.
– Сын мой. Чтобы ответить на твои вопросы иногда жизни не достаточно. Отшельники в скитах и уединенных кельях, в молитвах проводя многие годы, десятилетиями просят об этом Господа смиренно в постах, трудясь неустанно,– попробовал вежливо отвязаться от назойливого кавалериста Михаил. Но не тут-то было.
– И что вымолили? Мы-то люди простые и нам бы узнать, чего там им выяснить удалось. Русские поют хором, Европа, сидя музыку слушает, благоговея, а дикари в Африке пляшут вокруг пальм. Все это чтобы Бога уважить. Вы уж проясните, коль рясы одели. Я саблю взял и на лошадь сел. Про это могу все без утайки рассказать и увиливать не стану. Все как есть расскажу. А вы крест надели, и жизнь Богу посвятили, значит должны в этих вопросах быть знатоками. Иначе к чему огород городить?– Пьер даже с лежанки своей вскочил и придвинулся, любопытствующую рожу со шрамом придвинув поближе.
– Вера, сын мой, не в обрядности и внешних проявлениях человеческих, а в сердце должна быть. Она как талант дается каждому с рождения и либо затухает в страстях пребывающего человека, либо разгорается, страсти превозмогая,– опять попытался отвязаться от него Михаил.
– Да как же их угасить, страсти?– растерялся кавалерист Пьер.– Коль они прут?
– Они «прут», а ты борись с ними. В этом главный труд. Монашество для того и есть, смысл его в том, чтобы уединившись, умерев для мира суетного, преодолеть страсти совершенно. А какой рукой ты себя при этом будешь крестом осенять и как пальцы складывать – это дело десятое.
– Так чего монахи просят у Бога, коль им ничего не надо?– удивился Пьер.
– Смирение просят им дать. Простоты святой. Более ничего и не надобно, для того чтобы войти в Царствие Небесное.
– Только-то?– Пьер разочарованно махнул рукой.– Эдак, любой нищий туда может попасть без труда. Куда уж проще, коль нет ничего своего и попривык, что все пинают, да в шею гонят. Ходят с рукой протянутой и все сносят. Куда проще?
– Не о покорности, внешне проявленной, я говорю, сын мой. А о смирении гордыни и страстей. Иной нищий, прося днем покаянно, ночью за грош медный горло в темном переулке перережет, чтобы страсти свои удовлетворить. Это не Смирение – это покорность обстоятельствам. Дай такому человеку возможность сбросить рубище, облачи в одежды царские и получишь деспота, пострашнее самого дьявола. Смирение, как состояние внутреннее. Состояние души. Вот к чему стремиться нужно и для этого уходят отцы святые в пустынные места, где в постах и молитвах просят Господа об этом, как о даре наивысшем. Многими чудесами наполняются тогда дни их и Дух Святой, опускаясь на молитвенников, ни в чем ограничения им не чинит. Все дает в полноте истиной. Ибо сказал Господь:– «Стучитесь и отверзится. Просите и дано будет вам»,– Пьер почесал в затылке, пытаясь освоить сказанное и, спросил с явным сомнением в голосе:
– Так уж и все?
– Истинное все,– подтвердил Михаил.
– Значит, если молитвенник, в Духе пребывая, попросит Бога груды золота, то получит их немедленно?
– Несомненно, получит, только просить не станет. Зачем ему «груды» эти? Чтобы сторожем потом при них сидеть? Тогда он станет уже не монахом, а сторожем при этих «грудах». Несчастнейшим человеком станет. Рабом золота. Истинная Свобода не в обладании, а в отсутствии привязанности к чему либо. Что за Свобода, коль ты вынужден жизнь свою посвятить сохранению вещей, недвижимости или не дай Бог, страстью воспылав к женщине, станешь бегать вокруг нее с саблей, прочих воспылавших разгоняя. Раб ты тогда страсти и несчастнейший из людей, потому, как и в мыслях и в поступках не свободен. Свободен тот, кто в любое время может подняться и уйти, куда ему вздумается, а не куда его ведут страсти. Им отдается человек и уловленный в сети эти, идет не туда куда хочет, а туда, куда они влекут.