Страница 39 из 121
Несколько раз перечитал письмо, беззвучно шевеля посеревшими губами. Сквозь шум в голове слышал: в западине у родника защелкал соловей и, будто захлебнувшись, замер. Снова теплый, влажный после дождя воздух наполнялся заботливым гулом пчел, сверкавших крыльями в лучах солнца. Грустен был запах вишневых цветов, томительно прян дух согревающейся земли.
В голове зашумело еще сильнее, и Денису показалось, будто вишневый куст стремительно, прямо в глаза вытягивает свои ветви. Он отпрянул, падая навзничь. Александр и Матвей подхватили его, усадили на лавку, он привалился спиною к стволу дерева. Долго не сходила серая бледность с его щек. Ноздри нервно вздрагивали. Он проводил по лицу ладонями так, будто умывался, сняв с усов мокрые лепестки яблоневого цвета, с бессмысленно странным видом посмотрел на них.
- Костя... Вот как вышло... А тут сердце... - тихо, но договаривая фраз, сказал Денис, а его бледные, внезапно выцветшие глаза смотрели в далекий заволжский простор.
- Светлане пока не надо говорить, - сказал Александр.
- Пока не надо, успеет, нагорюется, - согласился Матвей.
Денис выпрямился, голос обрел твердость:
- Пойдем к Любови Андриановне - Больше всего боюсь за Женю: впечатлительный, нервный. Где же Юрий?
Из сеней выбежали шумные, веселые мальчишки и девчонки, нагибались над грядками, ощупывая мокрые цветы. Женя и Лена бегали по саду, раскачивали молодые деревца, стряхивая на головы дождевые капли.
В калитке, опираясь раскинутыми руками о стояки, утвердился огромный - годовой под навес - Макар Ясаков.
- А что, сват, мой зятек не явился? - колоколом гудел Ясаков.
- Пока нет, Макар Сидорович.
- Ничего, сват, явится. Дело у него такое, значит, секретное.
- Секретное, а гудишь на весь поселок, - послышался голос Юрия за его спиной.
- Авакай, курмакай! Беда мне с моим голосом. Даже во сне замычу, жена пугается. Помяни мое слово, сват, родит Светка внука, и Костя тут как тут. Я спустил до жены директиву: готовь брагу на двух хмелях. Зятька угостить надо. Жена для совета, теща для привета, а хороший тесть - когда выпить есть, - говорил Ясаков. - Э-э, сват Юрас, ты совсем несмышленый.
- Чем же я плох, Макар Сидорович? - подлаживался Юрий под простоватый тон Ясакова.
- Не понимаешь свою должность, вот чем плох ты, Юрас. Если бы меня поставили заместо тебя парторгом, к слову сказать, я бы похрапывал на всю Волгу. Отоспался бы, значит, и давай брюхо чаями греть. Потом покурил бы папирос с золотым ободком - и айда руководить! Надел бы френч, сапоги. А у тебя обмундирование без авторитета: рукава выше локтей. Аль денег не хватило на полную-то рубаху? Виду нет, сват, виду. - Ясаков вдруг округлил дегтярно-темные глаза. - Пойдем, Денисыч, в дом, сядем рядком, потолкуем ладком. Я дам тебе указания, как должность понимать. - Постукивая по своему потному темени, Ясаков закончил: - В этом сельсовете, как пчел в улье, много разных идей.
- Пойдем, Макар Сидорович, - согласился Юрий, - открывай кладовые сельсовета. Только ведь я уже не секретарь.
- Вот я и говорю, амуниция тебя подвела, нету авторитета в амуниции. Заместо тебя тот маленький, в сапожках? С усами-то? Не серчай, Юрас, видать, мужик обточенный, шлифованный. Иголку не подсунешь...
Юрий, Макар и Александр вошли в дом. В столовой сидели отец и дядя, облокотившись на стол, склонив головы. Комнату заливало солнце, и в этом ярком свете тускло горела электрическая лампочка, которую никто не догадался выключить.
В Костиной комнате пронзительно и требовательно закричал родившийся человек пока без имени, никому не известный, но уже заявлявший о себе зевласто.
- Ага! Разрешилась дочка! - загудел Ясаков. - Эй, младенец, ори сильнее, отец услышит, прилетит.
- Помолчи, сват, - тихо сказал Денис.
...Нелегкая выпала в этот день роль на долю Александра: встречал у ворот отцовских товарищей по работе, приходивших поздравить Дениса с днем рождения, объяснял им, что в связи с родами Светланы праздник переносится. О несчастье своем Крупновы молчали то ли потому, что не верилось в смерть Кости, то ли не хотелось им выслушивать соболезнования.
Ночью Матвей по вызову срочно уехал в Москву.
Через неделю новорожденного мальчика назвали Костей - в память о погибшем восемь месяцев назад в далекой Испании отце его, летчике-добровольце, капитане военно-воздушного флота.
XXIII
Гибель Константина зимним холодом опалила Крупновых. Надолго поселилась в их семью гнетущая тишина. Все, от детей до стариков, заметно изменились.
Погасли бесовские искорки в быстрых глазах Лены, стала она задумчивой и как бы чего-то ищущей. Девятый класс окончила без радости. Прежде рвалась на Волгу, в лес, ходила так, словно с чувством снисхождения, едва касалась земли. Увлекало ее только необыкновенное, броское. Красивыми казались люди с резкими чертами, с горящими глазами. Жадно ловила необычный поворот головы, косо брошенный взгляд, эффектный жест, хлесткую фразу. Настоящий человек, думалось Лене, живет - душа нараспашку. Влюбляется с первого взгляда, его чувства остудить может лишь смерть.
Настоящим человеком был гордый сокол Константин.
Лену обижало, когда в семье говорили, что Костя служит на Дальнем Востоке. Нет! Он "зорко охраняет священные границы"! Он не летает, а парит на самолете в облаках, пронзительно вглядываясь соколиными глазами через море, чуть ли не в самый дворец микадо.
Каково же было ее недоумение, когда однажды, вернувшись из театра (смотрела пьесу о летчиках), Лена увидела своего гордого сокола. В столовой в кругу родни, сбросив тужурку, сидел он в нижней рубахе, красный, загорелый, с белесыми бровями, и виновато посматривал добрыми глазами на свою жену, обыкновенную, веснушчатую. Непонятно, почему орел не выхватил себе сказочную красавицу, а женился на дочери сталевара Ясакова. Был веселый, свойский, пил вино, ероша пятерней волосы, красное широколобое лицо потело, глаза смеялись довольно.
За сутки до получения известия о смерти Кости Лена услыхала:
- В кого Ленка такая заковыристая? Собрала из трех лучин, а какого жару дает! - сказала мать, а отец успокоил ее:
- Поработает на заводе, человеком станет... В молодости-то и мы с тобой на выдумки сильны были.