Страница 30 из 40
Я пытался поговорить с ним, заставить его понять, что я не расскажу о… Джуди.
Но он лишь указал на мою койку.
Утром я увидел, что Марио сложил все эти вещи для нас, чтобы мы взяли их с собой. Комплект одежды для каждого ребенка. Три новых рюкзака, которые были нагружены водой и белковыми коктейлями с соломинками (которые в дороге смогут пить даже Макс и Нико).
И он почистил наши ботинки и маски.
Он заботится о нас, но при этом заставляет нас уйти.
Нико очень хорошо воспринял новость.
Он просто кивнул и сказал:
— Вы дали нам больше, чем обещали, и мы благодарны.
К тому времени как мы все подготовились, я заметил, что Нико передал Марио письмо. Я не слышал, о чем они говорили, но я был уверен, что это письмо для Джози. Не понимаю, почему Нико решил, что Марио может встретиться с Джози. Скорее всего, она найдет нас на дороге. Но, думаю, что стоит подготовиться.
После того, как Марио показал Нико все вещи, которые давал нам, тот поблагодарил его еще раз.
— У вас есть веревка? —спросил его Нико.
— Для чего? — спросил Марио.
— Я хочу каким-то образом соорудить, своего рода, носилки для Макса. Я думал, что могу как-то привязать его к моей спине.
При этом, Марио притих.
— Ну, я подумал... может быть, Макс останется здесь, со мной.
Нам понадобилась секунда, чтобы осознать его слова, и затем группа с отвращением отшатнулась, словно старика вырвало или что-то такое.
Улисс вскрикнул, Батист завопил, а Сахалия начала кричать.
— Я понимаю, что вы не хотите оставлять его. — Марио пытался громко возразить, но это было бесполезно. — УСПОКОЙТЕСЬ! — крикнул он. — Я знаю, что вам всем не нравится идея, но, может быть, Максу хотелось бы остаться. Почему бы нам не спросить его?
Сзади, Макс слабо прокричал:
— В аду — ни за что.
И таким образом, до Марио Сиетто, наконец, дошло, что мы были группой, которую невозможно разделить.
Мы шли.
Лучше, чем раньше. Во-первых, дорога была довольно ровной и прямой. Еще мы отдохнули, хорошо поели, и на нас была новая одежда. Ботинки старые, но одежда новая.
Марио поведал Нико, в каких домах микрорайона можно найти коляску. К тому же Нико нашел хорошую коляску. Прогулочную коляску. Если Макс и чувствовал себя неловко, продолжая путь, как младенец, он не упомянул об этом. Он был закутан в сине-оранжевый денверовский плащ-дождевик, который дал нам Марио.
Мы шли по дороге называемой Ган-Клаб-роуд, которая казалась отчасти зловещей, но местность там была плоской и скучной. Просто миля за милей ничего. Никаких домов или зданий или стоянок для отдыха.
Разумеется, на автомагистрали и вокруг нее находились машины, а машины пугали. Кто-то мог прятаться в них, поэтому мы подходили к каждой из них с осторожностью. Но в основном они были покрыты плесенью, и все было спокойно. Было безлюдно.
Ган-Клаб-роуд проходит неподалёку от шоссе 470, так что, когда мы оказались рядом с шоссе, то увидели некие скопления машин на обочине, но это было замечательно.
Мы шли, и шли, и шли. Сначала в моей голове были мысли. Но потом мои ноги тащились, тащились, тащились по дороге так ритмично, что мой мозг перестал формировать мысли.
Все, что было — одна нога перед другой.
Мы могли жить. Мы могли умереть. Но казалось, что мы никогда не остановимся.
Через много часов, Улисс попросил Нико рассказать историю о миссис Вули.
— Я не могу, — сказал Нико.
— Но почему? – спросил Макс.
— Из-за этого я сильно расстраиваюсь.
— Я знаю, почему, — произнес Батист, немного запыхавшись от нашего темпа. — Ты думаешь, что она умерла.
— Нет! — запротестовал Улисс. — Миссис Вули?
— Пожалуйста, Нико, пожалуйста? Я так устал, — пожаловался Макс.
— От чего ты устал? – огрызнулся я. — Тебя везут в коляске!
— Черт. Ладно, все, замолчите! – проговорил Нико. Его голос, поступающий через передатчик в воздушной маске, прозвучал холодно.
— Миссис Вули поедет той же дорогой, по которой мы идем, — сказал он.
— А на чем поедет? – спросил Макс.
— На фургоне.
— Каком фургоне?
— О, Боже мой... она будет за рулем... КИА Спортвэн.
— Красном? — спросил Макс. — С люком на крыше?
— Красном, с люком. И она скажет: «Я просто собиралась вас забрать из дома мистера Сиетто. Я знала, что он позаботится о вас, пока я раздобуду этот фургон».
— А все-таки, как она раздобыла фургон? – спросил Макс.
— Ну, вот и причина, почему она так долго добиралась.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Батист.
— Ей нужно было заработать деньги, чтобы купить фургон.
— Что она потом будет делает? — спросил Макс.
— Я не знаю, — ответил Нико.
Ему необходимо было затолкнуть коляску наверх по небольшому склону, а сырая земля создавала ему неприятности.
— Может быть, она ворует их у людей, — сказал Макс.
— Или, может быть, она вырыла яму и поймала в ловушку каких-нибудь людей, — добавил Батист.
— Бррр, проехали, — отрезал Нико.
На некоторое время стало тихо.
А я просто думал, и шагал, шагал, шагал.
— Сколько еще? – спросил Батист или Макс или Улисс.
— Недолго, — ответил Нико.
Это происходило примерно раз двадцать.
Шаг, и еще, и еще.
Улисс начал тихонько плакать.
Это был не плач, скорее он требовал внимания. Просто отчетливое нытье.
И вдруг раздался голос Сахалии.
У нее был хороший голос, такой высокий и скрипучий, как у панк-рок девушки.
Я полагаю, что это была рок-песня, но по ее одинокому голосу на ветру, это было нелегко определить.
Вот слова:
Ну, теперь я сидел
на полу в том баре.
На том грязном полу
где сидел я.
И ко мне подошел
Мой старый товарищ
И встал на колени
возле меня.
Она ушла и бросила,
Плакал я вслух.
Я думал, я просто
безнадежный случай.
И поэтому друг мой
проклинал ее имя.
И затем ударил
меня по лицу.
Он сказал: «Вставай, вставай, вставай, парень.
Встаешь сейчас, парень, встаешь!
Что ушла навсегда, я слышал, знаю.
Но ты не сегодня, не сегодня умрешь.
Нет, ты не сегодня умрешь».
Он проводил меня к выходу,
на улицу.
Ледяной воздух
мое горло обжег.
Я сказал: «Позволь мне горюниться».
Он в ответ рассмеялся на то.
Затем он схватил
меня за пальто.
И произнес:
Боль — это хорошо,
Жечь будет боль
и сильным сделает тебя.
Но лишние страдания,
это для слабых.
А потом он заставил
меня петь свою песню.
Я сказал: «Встану, встану, встану. Я встану!
Встану сейчас, уже встаю!
Она ушла навсегда, мне грустно, знаю.
Но я не сегодня, не сегодня умру.
Нет, не сегодня умру».
Она повторяла припев, а я пел вместе с ней, также как и другие. Мы пели тихо, чтобы наши голоса не разносились слишком далеко по темному воздуху — я чтобы наши голоса не разносились слишком далеко по темному воздуху — я не уверен.
Это была легко запоминающаяся песня. В какой-то степени поднимающая настроение, и в то же время грустная.
У Сахалии словно был талант в выборе правильных песен в нужные моменты. Вот чего бы я никогда не смог бы.
Я думал об этом все время, пока мы шли. Я думал о Сахалии. Она сильно изменилась, с того времени, как я ее знаю. Сильно изменилась за короткий промежуток времени, как мне показалось. Может быть, я тоже изменился. Это, конечно же, возможно. Но эта Сахалия мне нравилась гораздо больше, чем прежняя.