Истоки (Книга 2)

Чувствуя затаенный смысл в словах сапера, Денис усмехнулся.

- Чай, пора научиться, дорогой товарищ.

- Я-то, может, умею, да, говорят, нет сноровки, врага запустил на всю глубину. Значит, виноват по всем статьям законов.

- Не согласен?

- Солдат всегда виноват. Всем он должен, только ему никто не обязан. На этой кривобокости стояла жизнь и, видно, будет стоять, покачиваясь.

Снова Рита включила кислород. Денис приваривал колпак и потом в наступившей тишине услыхал:

- Не земля, а камень. От века захрясла.

- Взять бы Гитлера за ноги, за руки да разок-друтой постучать голой барыней об эту глину, - сказал сапер.

Денис опять внимательно посмотрел на сапера: что-то очень важное жило в душе этого красноармейца в зашарпанной гимнастерке. Был он, пожалуй, тщедушен, только кисти рук с короткими пальцами как-то надежно широки, в шрамах и ссадинах. Закурив трубку, подал кисет саперу. Спросил, улыбаясь:

- Значит, народ в долгах?

- Как козел в репьях. Вечный должник мудрецов. Долг не пустяковый: жизнью обязан! Спасибо тебе, ерой и мудряк, а то ведь я с кругу сбился, не знаю, как пахать, как коров за сиськи тянуть, железо делать. Ура! - Сапер заорал, тогда как глаза его дымились грустью. - Любим мы, дед, смеяться сами над собой. Как чуть что, так крой Расею-матушку. Мол, хуже тебя никого не было до семнадцатого года, ты дикая, слабая. Да если жив останусь, зарок даю никогда не хулить Россию. Она годится даже на том свете.

- Как разобрало тебя покаяние. Видно, гавкал ты на Россию остервенело? - сказал Денис.

Завыла сирена воздушной тревоги. Денис привалился спиной к горячему колпаку. Сапер сидел на корточках, наморщив лоб, смотрел в небо. Три самолета кружили над работающими. Загрохотали на холмах зенитки, разрывы тремя ярусами выбелили небо. Взбивая пыль, клевали насыпь пули. Сапер, прикрыв голову газетой, посапывал, вытягивая губы. Рита прижалась лбом к черепку лопаты, зажмурившись так, что морщины, казалось, навсегда запаяли ее глаза.

- Сестричка, голову-то прикрой железкой, а не черенком, - сказал сапер.

Рита распахнула огромные, злой черноты глаза:

- Молчал бы! Сам-то башку под газету сунул.

- Да эта газета сильнее брони: сатану-фюрера таким косорылым нарисовали! Самолеты испужались. Глядите-ка!

Самолет падал на бахчи. Два комка оторвались от него, распушили парашюты. Сапер, заигрывая с Ритой, предлагал ей парашют на платье: "Стрекозой будешь летать на шелковых крыльях!" Рита отчитывала его.

- Не баба, а пропагандист, - отбивался сапер. - Бывалоча, в каждом войске были колдуны, прорицатели, попы. Но ты всех забила. Просветила меня, теперь я знаю, что детей не в капусте находят.

Денис приваривал второй колпак, когда небо наполнилось тяжелым нарастающим гулом. Бомбовозы с черными крестами на желтых концах крыльев плыли строгим строем, волна за волной.

- Денис Степанович, они на город, да? - спросила Рита.

- А куда же еще?! Сайгаки за Волгой им не нужны, думаю.

- Ну как же так, Денис Степанович?

- А чем мы с тобой помешаем? Давай комьями глины кидать будем?

Взрывы слились в сплошной утробный гул, катилось что-то громадное с бесконечной горы. А самолеты, тяжело провисая, чертя тенями по взрытой земле, по людям, все тянулись и тянулись к Волге. Разгрузившись, они на обратном пути снижались над обводом, обстреливали людей из пулеметов.

Сапер, хоронясь за колпаком, шутейно обнял Риту, но она сердито толкнула его в грудь. И сама напугалась: больно уж податливо опрокинулся навзничь, раскинул мертвенно-покойные руки.

Денис не удивился раненым и даже убитым вокруг него - все это уже видел на первый день. Изумило его другое: сапер не встал, он лежал на спине, припав ухом к мягкой земле, раскинув руки с большими, в ссадинах кистями.

- Парень-то убит.

- Батюшки мои, такой веселый, только сейчас шутил...

Рита сникла, уронив сизовато-черную голову на колени.

- Лезь под колпак! - Денис тащил ее через вскипающую под пулевым хлестом пыль.

- Один пожалел меня, да и того я под пули толкнула.

Возвращались домой невеселые.

По суходолу ополченцы с песнями шагали к колодцу. Распялив широкий рот, Макар Ясаков давил голоса диковатым, с несуразинкой басом:

Как во городе Самаре

Случилася беда...

Ополченцы окружили колодец. Шофер остановил машину. Рабочие попрыгали на землю.

- Степаныч! Воздвиг крепость? Иду глядеть несокрушимую, - гудел Макар Ясаков.

- Макар Сидорович, ты бы хоть на недельку одолжил свой громобойный голос генералу, он попугал бы Гитлера.

- Где он, Гитлер, собачий блуд? Припас я ему пулю, в самую печенку всажу, зубами не выгрызет.

- Давно ли из дому? Как там наши?

- Налетел, сволота! В шихтовый двор пужанул одну дуру пудов на тридцать, магнитный кран скосорылил - не узнаешь, сват. Каску мою закинул куда-то к черту на рога. Каску выдавил прессом сам. Снарядом бы не прошибить, а пули отскакивали бы, как мухи. Хотел я, Ритута, бельевой котел у бабы взять на нужды обороны - не дала. А был бы в самую пору, матерь ты моя вся в саже.

Денис поймал убегающий взгляд Макара.

- Расскажи толком, как там?

- Часть домов разнесло, а так все нормально, как положено в прифронтовом городе. Есть, конечно, убитые, раненых побольше, некоторые контуженные под землей полежали, пока не откопали... Город горит... Жара аж картошка на огородах испеклась. Помидоры раскидал по всему пригорку. "Юнкерсы" ворочались в небе, как сомы в пруду, не торопясь. Хоть палкой бей.

Денис глядел из кузова машины на ополченцев, пока солончаковый бугор не заслонил их. За бугром по-над Волгой вниз и вверх, километров на полсотни, клубящейся стеной чернел дым. А толпы беженцев текли и текли в горящий город.

XIII

Первый раз Денис о трудом узнал свою Любаву, когда пришел из ссылки: стояла на кухне, прижимая к груди тряпку; второй раз - сейчас, в горящем, слепом от дыма городе.

Дом был на замке. Любава сидела за вишняком на склоне оврага, у входа в отрытую недавно щель. Коська собирал осколки бомбы. Добряк бросился к Денису с жалобным визгом. Кровоточило правое обрубленное ухо.

- Ухо отсекли, вот он и жалится, - сказал Коська.