Страница 20 из 120
А когда Тугов, надев сапоги, ушел, Ясаков взглядом соединил вместе Александра и Манна, хлопнул ладонью себя по потному лбу.
- У тебя, Саня... родственников нет за границей?
- Дядя Матвей в Берлине был. Ты что, в гости захотел?
- А этого Манна, случайно, не твой дядя Матвей сработал на чужбине, а? Ей-богу, Саня, неволил я его, нацелился заехать в зубы и вдруг оробел: мать моя вся в саже, да ведь это не Крупнов ли? Ведь вас, блондинов, за сто лет не пересчитаешь. Заселили всю планету.
- Разуй глаза, Вениамин Макарыч.
Присмотревшись, Ясаков нашел несхожесть: немец посырее, пожиже голубизна в круглых глазах, знать, прибалтийские туманы обесцветили. Сухие, с полынной горчинкой волжские ветры да кипящая сталь опалили широкую и легкую на вид фигуру Александра, его спокойно отлитое лицо.
Ясаков отозвал Александра за клен. Глядя, как, пробиваясь сквозь облака, солнечные потоки медово-желто текут меж могучих деревьев, сказал:
- Саша, я об этом самом Гансе Манне. Чего заниматься с ним сухой перегонкой дерева? Какой он, к собачьей матушке, рабочий? Вот те двое ребята шелковые, а этот даже для себя харчи не желает нести. Паразит!
- Те немцы дерьмовые, хлипкие. Особенно тот нахальный, в улыбке косорылится - шпана.
- Взять всех их за загривки, стукнуть лбами. Бить подряд всю эту сволоту. На том свете тесноты не бывает.
- Ясаков, скажу тебе по секрету: бешенство - не советчик. И ты не сделаешь меня бешеным. А Манна заставь нести патроны.
Ясаков загнул руки Манна за спину, а верткий Абзал Галимов навесил на спину сумку с патронами.
- Шевелись, холуй Гитлера! - сдержанно ярился Ясаков. - Ишь религиозный какой, выдавил на бляхе "с нами бог". Нету с тобой бога, холера!
Манн на ходу оглядывался на Александра.
- Знает, на кого оглядываться, - усмехнулся Ясаков, толкая локтем Крупнова в бок. - Этот твой рабочий плевал на все три интернационала сразу, на отечество международного пролетариата и, конечно, на МОПР. Попадись мы в его лапы, он нарежет из нас ремней.
- А ты не давайся, - устало отозвался Александр, снимая паутинки с потного лица.
- Легко сказать "не давайся"! Нам уж приказано не отступать, а мы? Схватил германец одной рукой за грудки, другой бьет в морду, пятит безудержно. Так легко и в плену оказаться. Эх, Александр Денисыч, тоска от позора густая, будто башкой в деготь сунули.
Временами Александр и сам опасался, как бы не проникнуться презрением к жизни, не состариться душой до тупоумия.
- А если скрутят? Пулю в лоб, а?
Александр оглянулся по сторонам.
- Без истерики, Веня, - хрипло сказал он. - Враг возрадуется, если мы все с горя перестреляемся. Да разве можно, голова ты и два уха? У тебя сын, жена раскрасавица. Я вот холостой, да и то помирать нет охоты.
- И себя не знаешь, на что хватит, иной раз будто хватаешься за столб дыма.
Ночью Александр откинул воротник шинели, посмотрел через плечо: пленные лежали на поляне, окруженные бойцами. Над волнисто-темными деревьями светил беловатый осколок месяца. Мягким шагом ходил вокруг полянки Абзал Галимов.
- Как бы они не пришили нас к земле нашими же штыками. - Ясаков умолкал, потом снова хрипловато басил в ночной прохладе за спиной Александра. - Вы, Крупновы, от роду какие-то чудаки, хвораете за всех на свете. А по мне, черт с ними, с немцами; нравится им Гитлер, целуй его хоть... Вы непременно норовите глаза на правду открыть каждому паразиту. А зачем паразиту правда? - с устойчивой злостью говорил Ясаков. - Завяжем глаза, отведем, покружим, как петухов, пусть уходят... или доверь Галимову сконвоировать... Галимов поопытнее нас с тобой, с японцами дрался. Будь моя власть, сделал бы я из них мокроту...
На рассвете Александра встряхнул гулкий выстрел. Вскочил. В тумане мелькал меж деревьев бежавший человек. За ним пружинисто гнался Абзал Галимов с винтовкой наперевес. С первого выстрела Александр свалил немца. Убитый ткнулся головой в ствол осинки. И хотя Александр знал, что это Манн, все же рыжеватый затылок мгновенно смутил его странной схожестью с затылком брата Юрия. Пальцы рук Манна конвульсивно сжимались, ломая мокрые грибы, синели губы, а прежде принахмуренные брови теперь выпрямились.
- Я с вечера чуял: побежит. Я спал, а один глаз глядел, - с приглушенным возбуждением говорил Абзал Галимов.
- А что с теми двумя? - спросил Ясаков. - Смирные?
- Характера у них нет... так себе, сволочь в мундире. А вот Манн... Если Манны с Гитлером, кровью умоемся не раз и не два. Чем фашисты взяли рабочих? Вот она тайна-то! Даже слов не найду, какая обидная тайна, сказал Александр. Одернув гимнастерку, он пошел к пленным.
Пленные, почувствовав опасность, тревожно вперебивку заговорили:
- Герр лейтенант...
Лица их пепельно мертвели.
Александр не старался понять их: ни чувств его, ни ума эти двое не тревожили...
- Ясаков, завяжи им глаза, отведи подальше в лес...
Подошла Оксана, потащила Александра за руку:
- Страшной он, майор... идемте.
Отношение Александра к Холодову медленно и глубоко менялось. Может, в эти дни и сложились в определенном порядке в душе Александра разрозненные впечатления о нем, вытеснив предвзятость и половинчатое доверие. При мысли, что вот сейчас умрет человек, которому скупился сказать теплое слово, Александру стало непривычно тоскливо.
Холодов сидел у колеса повозки, шепча что-то, ощупывая свои плечи недоверчиво, удивленно, будто чужие. Бинт сполз, закрыв глаза.
Александр наклонился к Холодову, чтобы помочь, но тот, отстранив его, сам отодрал присохшую к голове повязку. Александр промыл и перевязал рану.
- Вот тебе и чалма, - сказал Холодов, вставая, держась за наклестки повозки. Из-под косого, азиатского взлета бровей по-беркутиному, до горячей янтарной глубины высветились глаза на жестком лице. Солонцевато побурела заношенная, в пятнах засохшей крови гимнастерка.
И вот эта-то неумело повязанная голова, заморенность лица, приглушенный страданием голос делали Холодова чем-то близким Крупнову. И, принимая в сердце еще одного человека, Александр распространял на него такую же заботу, какую проявлял о всей родне своей: "Абы вам было хорошо, мне всегда ладно. Я - Санька".