Мировой кризис

Клемансо составил резкий письменный ответ. Он заявлял, что великодушие Ллойд-Джорджа достигается только за счет Франции и континентальных государств, в то время как Англия сохранила все необходимые ей выгоды и гарантии.

«Каковы могут быть результаты того метода, который положен в основу ноты от 26 марта? – спрашивает он. – Известное число по линии определенных гарантий достанется на долю морских государств, которые не подвергались вторжению неприятеля. Уступка Германией своих колоний будет полной и окончательной. Уступка Германией значительной части своего торгового флота будет полной и окончательной. Устранение Германии со всех иностранных рынков будет полное и продолжится в течение довольно долгого времени.

С другой стороны, для континентальных государств, для тех, кто более всего пострадал от войны, предлагаются только частичные и временные разрешения задачи. Сокращение территорий, предлагаемое для Польши и Богемии, будет только частичным разрешением вопроса. Оборонительное соглашение, предлагаемое Франции для охраны ее территорий, является только временным разрешением задачи. Предлагаемый режим для Саарского угольного бассейна также является временным разрешением вопроса. В общем мы имеем здесь дело с неравными условиями, которые могут дурно отразиться на послевоенных отношениях между самими союзниками, более важных, чем послевоенные отношения между союзниками и Германией».

Когда Станнард Бекер писал свою «Историю», в его распоряжении был меморандум Ллойд-Джорджа. Он им горячо восхищался: «Мир, опирающийся на военную силу, будет проклятием для всего мира, – писал он. – Нельзя найти лучшего выражения для этого чувства, – говорит он дальше, – чувства, основанного на тонком понимании самой сущности данного положения, чем то, которое мы находим в одном меморандуме, посланном 25 марта президенту Вильсону генералом Таскер X. Блиссом. Он озаглавлен: „Размышления по поводу мирной конференции перед тем, как будут окончательно установлены условия мира“. Несколько наиболее ярких положений могут быть приведены», – продолжает он. Генерал Блисс, по мнению Бекера, «был одним из тех немногих членов конференции, которые никогда не теряли перспективы и которые понимали, что всей работе по заключению мира грозила большая опасность в том случае, если бы конференция выработала такой договор, который сразу возбудил бы против себя мнение масс германского народа».

Это, пожалуй, самый изумительный промах, какой когда-либо был совершен человеком, претендующим написать образцовое историческое произведение и вооруженным для этой цели исключительным количеством официальных и подлинных документов! Вряд ли снилось Бекеру, когда он писал свои панегирики генералу Блиссу, что они должны были быть посланы по другому адресу, и глубоко было, вероятно, его разочарование, когда он понял, что все его похвалы относились не к отличившемуся на войне американскому солдату, которого все уважали, но к закоренелому в пороках политическому деятелю Старого света!

Вот заключительный пример неустанной энергии Бекера в его поисках «Истины»! Я остановился так долго на его работе в силу исключительно торжественного характера вверенной ему миссии и той массы драгоценных сведений, которые были поручены ему на хранение президентом Вильсоном.

Жутко подумать, сколько честных граждан Соединенных Штатов пользовались этим зараженным источником! К счастью, дискредитирование Бекера выпало не на долю английских писателей. Статьи д-ра Хентера Миллера и издателя «Документов полковника Хауза» без сожаления разоблачили его ошибки, правильнее сказать, – пороки перед судом обладающих большим и живым критическим чутьем американских читателей, перед судом истины и справедливости.

Целью настоящего изложения является не пересказ истории мирной конференции, но желание остановить внимание читателя на наиболее выдающихся ее чертах. Тем не менее, нам пришлось дать общий обзор всей сцены событий и действующих лиц. С окончания военных действий прошло уже около пяти месяцев, но только теперь начиналась настоящая работа по заключению мира.

Четыре человека, – одно время даже не четыре, а три – из которых каждый был ответственным представителем великой победоносной державы, – вот все, что осталось. Пятьсот талантливых журналистов, двадцать семь представителей различных национальностей, Совет десяти (или пятидесяти), пятьдесят восемь комиссий, в которых принимало участие столько высокопоставленных лиц, – все это растаяло, оставив всего только – трех человек! С этих пор эти трое будут действовать сообща. Они научились уважать друг друга, научились друг другу верить. Они сделались коллегами и товарищами в крайне опасном и преисполненном трудности предприятии. Каждый из них знает, что для того, чтобы достигнуть соглашения, он должен пойти на серьезные уступки. Каждый знает, что достигнуть соглашения необходимо; все трое хотят дать всем странам скорый мир и ответить единогласно, быстро и так хорошо, как только они в состоянии, на сотни труднейших еще неразрешенных вопросов.

В следующей главе мы увидим, что представляли собой некоторые из этих вопросов и как они были разрешены. В течение целого месяца (от 20 марта по 19 апреля) они совещались только втроем и все время на английском языке. По многим вопросам было достигнуто соглашение, но оно еще не закреплено. Даже свидания Четырех иногда не приводят к успеху. Идут то к Клемансо, то к Вильсону, оставалось только оформить решения. Был приглашен в качестве секретаря Морис Хэнки. Он слушает все их беседы, записывает их и в конце каждого дня зачитывает им их постановления. С этого момента все их решения быстрым потоком устремились к юристам и чиновникам, работавшим на конференции.

7 мая Версальский договор был напечатан, а 9 мая пленум сессии конференции его принял не то с покорностью, не то со злобой, но во всяком случае, как совершившийся факт.

Теперь настало время пригласить неприятеля. В начале мая германские представители явились в версальский дворец за получением того тома, который заключал в себе предварительные условия мира, а в конце июня подписывается и самый договор, находящийся в более или менее полном соответствии с этими условиями.

Тем временем в Германии быстро назревали события. Германские писатели много говорили о том унижении, которое терпел их народ от торжествующих завоевателей, а в это самое время в самой Германии шли события крайне важные и благодетельные как для Германии, так и для мировой цивилизации. На страницах этой книги было дано краткое изложение, хода русской революции. Что же касается германской революции, то она представляла собой пароксизм социальной организации, неизмеримо более сильной и более сложной. Но она отразилась на нашем расстроенном, пресыщенном, утомленном сознании так же слабо, как слабо отзываются оставшиеся в живых и отдыхающие после боя солдаты на звуки отдаленной канонады. А между тем, чтобы рассказать о ней, требуются целые книги. Интерес обостряется, когда мы сравниваем ее с тем, что происходило в России. Так много было в обеих странах совершенно тождественных условий, эпизодов и их последствий. Народ терпит на войне поражение. Флот и армия поднимают бунт и бегут. Император низвергнут с престола; власть терпит банкротство; она всеми отвергнута. Создаются советы рабочих и солдат. Власть передают в руки социалистического правительства. На родные поля, где хозяйничает голод, возвращаются миллионы солдат, дрожащих от перенесенных долгих страданий, подавленных поражением. Исчезает полиция, замирает промышленность; голодает чернь; на улице суровая зима. Все факторы, разрушившие Россию, налицо; они организованы: каждый знает, что ему делать; весь ход коммунистической революции понят и изучен во всех его подробностях. Русский опыт взят за образец. В лице Карла Либкнехта, Розы Люксембург, Дитмана, Каутского и десятка других будущие Ленины и Троцкие тевтонской агонии… Все было испытано и все случилось, но случилось несколько иначе. В руках коммунистов уже большая часть столицы, но правительство охраняется. На будущее учредительное собрание совершается нападение, но оно отражено. Горсть преданных офицеров – преданных Германии, – переодетых в солдатскую форму, но хорошо вооруженных гранатами и пулеметами, охраняют слабое ядро гражданского правительства. Их только горсть, но они побеждают. Морская дивизия, зараженная большевизмом, захватывает дворец, но после кровопролитного боя выбита оттуда верными войсками. Во время мятежа, когда авторитет власти окончательно рухнул, почти во всех полках с офицеров срывали погоны, и у них отнимали сабли, но ни один из них не был убит.