Страница 67 из 94
— Но что вы называете «значительными» преступлениями?
— Преступления, подобные деяниям Борджиа или Жиля де Ре, величественные и мрачные по своему характеру. «Мелким» же преступлениям — к примеру, убийствам, совершенным во время грабежа — свойственны отталкивающие черты.
— Предположим, однако, что в настоящее время не совершается никаких «значительных преступлений», в которые мы могли бы «ввязаться». Что тогда?
— Но разве все, что было, есть и будет, не движется вперед: светопреставления, лунные циклы, крики распятых Христов, шум нильских порогов, рождение вращающихся миров? Что же до нашего собственного Солнца, то никогда еще, поверьте мне, оно не пылало таким безумно красным цветом и не ревело так ужасно на своем пути — истинный страх и трепет! Значительных преступлений среди всего этого предостаточно, я полагаю.
— Ну что ж, я согласен, — сказал я, — хотя мне нравится свет дня и красивые светлячки, которые по ночам украшают небо, и я не хотел бы получить пулю. Но как же… мне даже трудно вообразить…
— Подождем и увидим; прежде всего, давайте-ка пообедаем.
Итак, мы пообедали, а после обеда вернулись в библиотеку, где Монк сразу же, как он сказал, «принялся за работу», предварительно заверив меня, что нет никаких сомнений в положительном результате, поскольку он собирался применить несколько методов, и если один из них не сработает, то не могут же не сработать все. Следующие три часа он провел в лихорадочной деятельности, взбираясь на лесенки и жадно просматривая страницы — то ворча, то пожимая плечами, то бормоча, охотясь за радугой, дабы «даровать воздушным теням и обитель, и названье»[187].
Я видел, как Монк рылся в словарях, в грудах военных карт, в старых гроссбухах, относящихся к страховым делам его предков, в кипах газет, в научных монографиях. Наконец он закурил сигару, опустился на кушетку, закинув руки за голову, и засмеялся. Было уже десять часов.
— Поделитесь со мной, — сказал я. — Вы что-то обнаружили.
— Что ж, слушайте, — ответил Монк. — Поскольку современные люди наследственно и морально настроены против «греха», они постоянно испытывают непреодолимое искушение совершить грех. Но в искушении есть два элемента — желание и возможность; поэтому, если я представляю себе «грех» и желаю узнать, кто его совершает, я в первую очередь стараюсь обнаружить тех, у кого имеется для этого прекрасная возможность. Допустим, я предполагаю, что кто-то, по какой бы то ни было причине, хочет заманить какого-то незнакомца в свое логово; каковы будут тогда идеальные условия для «возможности», которые я должен искать? Такие условия возникают у человека, живущего вблизи одной из двух весьма малоизвестных железнодорожных станций с почти сходными названиями; я нашел в Европе шестнадцать подобных пар и составил их список; одной такой парой, могу вам сказать сразу, являются Стрэттон-Истерн и Стрэттон-Вестерн в Шотландии. Отлично. Допустим далее, что, установив этот факт, я также обнаружил постоянно повторяющееся рекламное объявление: «Ферма Саммердейл. Принимаются постояльцы. Настоящий домашний уют. Климат очень рекомендуется докторами. Оплата умеренная.
Близ Стрэттон-Вестерна, Кинкардин. — Писать Д. П., „Телеграф“, ящик № 375». Но что, если я вдобавок обнаружу, во-первых, что этот климат, якобы столь рекомендованный медиками, подразумевает истерзанное нескончаемыми штормами и почти необитаемое побережье, а во-вторых, что нигде в Кинкардине не значится ферма Саммердейл?
— Это звучит некрасиво, — согласился я.
— Вы понимаете, конечно, — продолжал он, — что вполне может случиться с «постояльцем», который отправится на ферму Саммердейл. Его друзья, если они у него есть, знают, что он уехал в Стрэттон-Вестерн; его поезд прибывает, скажем, однажды вечером в Стрэттон-Вестерн; его багаж размещается в местном кэбе, если таковой имеется, — в общем, в каком-то приспособлении на колесах, — и он велит кучеру везти себя на «ферму Саммердейл». Но кучер и не слыхивал ни о какой ферме Саммердейл — и никто о ней ровно ничего не ведает, ибо такой фермы на самом деле не существует. В конце концов кому-то неизбежно приходит в голову мысль, что приезжий ошибся, что ферма должна находиться поблизости от Стрэттон-Истерна, а не Стрэттон-Вестерна; и, хотя наш приезжий поначалу уверен, что речь шла о Стрэттон-Вестерне, он, будучи в растерянности и, возможно, основательно проголодавшись, решает попытать счастья в Стрэттон-Истерне, куда едет на следующем поезде. Здесь кто-то, вероятно, загримированный, уже раскинул сеть. «Не вы ли постоялец, которого ждут на ферме Саммердейл?» Он самый. И он попадает в сеть, и ему уже не выбраться из западни. Его, надо полагать, везут куда-то далеко, в какое-то место, не имеющее ничего общего с фермой Саммердейл, и с той минуты от этого человека не остается в мире и следа.
— Ну и ну! — воскликнул я.
— Если, конечно, злоумышленник по неосторожности не скомпрометирует себя, получив выплаты по довольно необычному количеству страховых полисов.
— О нет! И в Стрэттон-Истерне имеется такой человек?
— Неподалеку от Стрэттон-Истерна — некий сэр Саул Инграм; здесь значится, что он проживает в Фединг-мэнор, в округе. Я далек от того, чтобы утверждать, будто этот добрый сэр Саул, получивший страховые выплаты, и человек, поместивший объявление о фиктивной ферме, являются одним и тем же лицом. И все же мне не терпится увидеть поместье Фединг-Мэнор, и я намерен туда отправиться.
— Не в одиночку же?
— Я поеду один: мне кажется, сэр Саул Инграм может оказаться беспокойным деревенским сквайром, а вы сказали, что любите солнце.
Его глаза блеснули, тон был решительным. Я не знал, что и сказать; когда я проснулся на следующее утро, мой друг уже ехал в поезде на север. В девять часов вечера (как мне потом рассказывали) он прибыл в Стрэттон-Истерн.
Там, после долгих расспросов, он кое-что разузнал о местоположении Фединг-Мэнора, находившегося в нескольких милях от станции, и отправился пешком через полосу «звеньев» — песчаных дюн вперемешку с кустарником, — где царила полная заброшенность. Громадные орудия ветра с ревом гнали к берегу волны темного холодного моря, куда втекали ледяные воды Северного полюса, и что-то в голосе ветра подсказало Монку, что шторм был не случайным гостем, а извечным хозяином этого побережья. Предупрежденный о зыбучих песках близ морской оконечности «звеньев», Монк, услышав нарастающий рев прибоя, отклонился на запад; он шел сквозь бурю, наклонив голову, когда сильный порыв ветра вдруг сорвал с его головы шляпу и унес ее в темноту. Ветер задувал теперь справа, и Монк минут сорок продолжал идти с обнаженной головой, пока не почувствовал, что почва под ногами начала твердеть; вскоре он уже шел по тропинке через ольховый лес; мало-помалу лес превратился в густую чащу, где он не мог разглядеть собственной руки, после снова поредел; по той же тропинке Монк спустился вниз и оказался в долине, окруженной холмами и утесами; перед ним раскинулось озеро.
Он подумал, что это, должно быть, и есть Фединг-Мэнор, но был не в состоянии разглядеть никаких строений и немного постоял в раздумье, пока над утесом не загорелся край лунного диска; теперь он мог различить в низине очертания дома, темного, низкого и просторного, выстроенного на озерном островке.
Хотя в окнах не видно было ни единого проблеска света, Монк, не колеблясь, спустился к берегу озера, нашел вымощенную камнем подъездную дорогу и направился по ней к островку; миновав в конце ее две скалы, похожие на друидические «стоячие камни» или менгиры, он распугал отару черномордых овец, с блеяньем убежавших в папоротники, и стал осматривать дом и прилегающий участок.
Почва оказалась очень неровной, без всяких видимых дорожек и троп; ольха и ивы жались друг к другу, склонившись в одну сторону из-за непрестанных морских ветров; что же касается дома, то он отличался самой замысловатой и причудливой архитектурой: крыши разной ширины, ощетинившиеся водосточными желобами, тут и там различные флигели и пристройки. Но больше всего Монка поразил явно почтенный возраст здания: балки, подпиравшие стены, сами по себе были влажными и мягкими от гнили; кое-где громоздились обломки рухнувшей каменной кладки и балок. Все окна на обоих этажах были заколочены досками; и хотя Монк снова и снова впивался глазами в доски, он не мог разглядеть ни малейшего лучика света. Внезапно из дома донесся приглушенный, но дикий вой.
187
... «даровать воздушным… названье» — Шекспир, Сон в летнюю ночь (пер. М. Лозинского).