Верные до смерти

Жалоб и отчаяния со стороны Семьи не было в Царском, нет в Тобольске, не будет и в Екатеринбурге. «Он [Государь] прямо поразителен. Такая крепость духа, хотя Он бесконечно страдает за страну, но я поражаюсь, глядя на него. Все остальные члены семьи такие храбрые и никогда не жалуются… Маленький – ангел» (из письма Государыни от 10 декабря 1917 г. к Вырубовой).

Сама Государыня поднимается на высоты духа, неподвластные ничьим козням – ни дьявольским, ни человеческим: «Во всем воля Божия; чем глубже смотришь, тем яснее понимаешь. Ведь скорби для спасения посланы…иногда попускаются для измерения смирения и веры, иной раз для примера другим. А из этого надо себе выгоды искать и душевно расти…» (от 10 апреля 1918 г. к Вырубовой).

1 апреля 1918 года состоялось заседание ЦИК большевиков, целиком посвященное Отряду особого назначения и охране Тобольских Ссыльных. Один из вопросов, которые решали Свердлов, Спиридонова, Аванесов и др., имел непосредственное отношение к свите. В протоколе заседания было записано: «Усилить надзор над арестованными, а граждан Долгорукова, Татищева и Тендрякову считать арестованными и, впредь до особого распоряжения, предложить учителю английского языка или жить вместе с арестованными, или же прекратить сношения с ними». «Что ни день, то новый сюрприз!», – восклицает Государь.

Полковнику Кобылинскому было приказано арестовать и перевести в «Дом свободы» генерала Татищева, князя Долгорукова и графиню Гендрикову. «13 апреля. Все жившие в доме Корнилова переехали к нам. Только доктора Боткин и Деревенко оставлены на свободе» (из дневника Жильяра).

Императрица прозревает значение этих перемен: «Несмотря на приближение бури, в наших душах царят мир и покой. Что бы там ни случилось – на все воля Божья. Слава Богу, хоть мальчику немного лучше». Алексей Николаевич заразился коклюшем от Коли Деревенко. Из-за кашля порвался кровеносный сосуд, вызвавший сильное внутреннее кровоизлияние. Императрица день и ночь не отходила от постели Цесаревича.

23 апреля на смену Панкратову прибыл комиссар Яковлев. И сразу искоренил упущение: арестовал «недоарестованных» врачей.

Настоящим ударом стало заявление Яковлева, что он срочно должен вывезти всю Семью в Москву. Это было нереально: Алексей Николаевич снова «день и ночь так невыразимо страдает, что никто из родных его, не говоря уже о хронически больной сердцем матери, не жалеющей себя для него, не в силах долго выдержать ухода за ним. Моих угасающих сил тоже не хватает… Преподаватели Алексея Николаевича г-н Гиббс и, в особенности, воспитатель г-н Жильяр… чтением и переменой впечатлений отвлекают больного от его страданий, облегчая ему их и давая родным его и Нагорному возможность поспать и собраться с силами…» (из письма доктора Боткина в Екатеринбургский совет).

В тяжелейший для Августейших Родителей момент Семье пришлось разделиться. Приняв решение ехать с Государем, Государыня говорила Жильяру: «…Царь им необходим… Они хорошо понимают, что один он воплощает в себе Россию… Вдвоем мы будем сильнее сопротивляться, и я должна быть рядом с ним в этом испытании… Но мальчик так болен… Боже мой, какая ужасная пытка!»

Камер-юнгфера Тутельберг: «Государыня перед отъездом убивалась страшно. Она сказала: “Вы знаете, что такое для меня сын. А мне приходится выбирать между сыном и мужем. Но я решила, и надо быть твердой. Я должна оставить мальчика и разделить жизнь или смерть мужа”».

Сестры решили, что с Родителями поедет Мария Николаевна. Ольга Николаевна возьмет на себя заботы по дому, а Татьяна Николаевна присмотрит за братом.

Государя сопровождал князь Долгоруков. Доктор Боткин, не говоря ни слова, принес хорошо знакомый всем черный чемоданчик. На вопрос, зачем он ему понадобился, доктор ответил, что поскольку он едет со своим пациентом (доктор имел в виду Императрицу), то ему могут понадобиться медикаменты.

При прощании лица Великих Княжон опухли от слез, приближенные боялись, что если у кого-нибудь одного сдадут нервы, не выдержат и все остальные. А «Государь и Государыня были серьезны и сосредоточены. Чувствовалось, что они готовы всем пожертвовать, в том числе и жизнью, если Господь, в неисповедимых путях Своих, потребует этого для спасения страны. Никогда они не проявляли к нам больше доброты и заботливости. Та великая духовная ясность и поразительная вера, которой они проникнуты, передаются и нам» (Жильяр).

Кобылинский был настроен оптимистично: у него создалось впечатление, что Яковлев не испытывает вражды к Императору, и, более того, старается Его спасти. Генерал Татищев радужных надежд не разделял. По его мнению, наступал самый серьезный кризис из всех, через которые когда-либо проходила Семья (дальнейшие события подтвердили прозорливость подчас наивного генерала).

Судя по письмам Ильи Сергеевича Татищева из Тобольска, он не сомневался в неминуемой смерти своей и Царственных Узников. Это предчувствие было, как он пишет, у всех, кроме Алексея Николаевича и двух младших Великих Княжон. Вслух об этом не говорили, но когда Мария или Анастасия Николаевны мечтали о жизни в Крыму после освобождения, Их старшие Сестры переводили разговор.

В ночь на 26 апреля Государь, Государыня, Великая Княжна Мария Николаевна, доктор Боткин, князь Долгоруков, а также служащие А. Демидова, И. Седнев, Т.И. Чемодуров выехали в Екатеринбург.

Повозки подали крестьянские, даже без сидений, единственный крытый возок выискали для Государыни. Доктор Боткин решительно заявил, что Ее Величество не может путешествовать в таких условиях. Тогда на дно тарантаса настелили соломы, сверху положили пледы, а на них бросили несколько подушек. Доктор Боткин ехал в заячьем тулупчике князя Долгорукова. Каким неожиданно-вечным символом милосердия стал этот «заячий тулупчик»! Огромному доктору он, вероятно, был так же мал, как и известному персонажу Пушкина. В доху доктора закутали Государыню и Марию Николаевну, у которых нашлись только легкие шубки. Комиссар Яковлев, увидев Государя в солдатской шинели, кинулся в дом, снял с вешалки пальто и положил его в тележку, сказав: «Если сейчас не нужно, то пригодится в дороге».

Татьяна Мельник-Боткина: «Я посмотрела в сторону дома. Там, на крыльце, стояли три фигуры в серых костюмах и долго смотрели вдаль, потом повернулись и медленно, одна за другой пошли в дом». Горько плачущий русский мальчик, Наследник Цесаревич Алексей Николаевич, и оставшийся с ним по просьбе Государыни Жильяр слышали, как загрохотали экипажи и как, рыдая, возвращались к себе Великие Княжны, три несчастные русские девочки.

Снег уже таял. Ожидали, что с часу на час тронется Иртыш. Лед на реках опасно трещал.

Из дневника Государя: «13 апреля. В четыре часа утра простились с дорогими детьми… Погода была холодная, дорога очень тяжелая и страшно тряская от подмерзшей колеи. Переехали Иртыш через довольно глубокую воду, имели четыре перепряжки…» Во время остановок Великая Княжна выходила из повозки и долго растирала пальцы, прежде чем они обретали какую-то подвижность.

Из дневника Государыни: «Устала смертельно. Голова разламывается». На следующий день Она отказалась переезжать реку по воде. Из села принесли доски, устроили кладки и воду перешли по доскам. В одном месте Государь шел по колено в ледяной воде, неся Александру Феодоровну на руках.

Опасное и мучительное путешествие Императорской Четы открыло для Царской Семьи третий и последний этап на Их пути к мученичеству. Дом Ипатьева – завершающая точка трагедии – уже ждал…

Через несколько дней после отъезда Их Величеств, 1/14 мая, сменили отряд охраны, прибывший с Семьей из Царского. Официальным главой нового отряда, состоявшего из 72-х красногвардейцев, почти сплошь латышей, дерзость которых, по словам Жильяра, превосходила всякое воображение, стал матрос Хохряков. А истинным начальником «Дома свободы» стал их командир Родионов, жестокий и злобный (один из убийц генерала Духонина). Полковник Кобылинский: «Морда у него какая-то “бабская”, с ехидной улыбочкой. В нем чувствовался жестокий зверь, но зверь хитрый». Полковник Кобылинский, хотя числился еще комендантом, фактической власти уже не имел.