Фарос

— Я был на тренировочной палубе.

— С кем сражался?

Обердей не ответил, достал форму и стал одеваться.

— Что у нас сегодня?

— Гипномат. Обслуживание и пилотирование транспорта пятого уровня. Шесть часов, потом два часа выравнивания химического баланса, потом разборка оружия, потом четыре часа истории легиона. Скучно. В отличный день ты вернулся.

— Главное, что вернулся.

— Это точно.

Тебекай хлопнул его по спине и посерьезнел:

— Я рад. Хочу, чтобы ты знал.

— Я тоже рад. Сидеть там без дела целыми днями было очень скучно.

— Уныло, — шутливо сказал Тебекай.

— Да. Точно.

Обердей пытался изобразить ради друга веселость, и, по правде говоря, это было притворством лишь отчасти. Но, хотя дух его окреп, пережитое в Фаросе продолжало тревожить.

Их ждало что-то ужасное.

Глава 3

«Нравственность»

«Никтон»

Дилемма

Эсминец «Нравственность» мчался сквозь срединную область Сотинской системы. Он был небольшим кораблем полуторакилометровой длины и, как следовало ожидать от судна таких размеров, не обладал значительной огневой мощью. Правобортная и левобортная орудийные батареи состояли из пяти пушечных турелей каждая, а на расширенном носу был установлен скромный комплект торпедных аппаратов. Любому крейсеру хватило бы одного прямого попадания, чтобы разнести «Нравственность» на атомы, но недостаток силы она успешно возмещала быстротой. Капитан Геллий любил сравнивать ее с рапирой, тогда как большие корабли были для него тяжелыми топорами. Сейчас требовалась вся его скорость.

Эсминец прервал патрулирование, когда ауспики дальнего действия — хоть на них и сложно было полагаться из-за ярости Гибельного шторма и слепящего Фароса — зафиксировали большой металлический объект, летящий в сторону Соты. Трезво оценивая опасность вторжения в ключевую систему, экипаж поспешил его исследовать.

— Цель в пределах видимости, милорд, — сообщил капитан Геллий своему командиру-легионеру.

Мостик «Нравственности» имел двадцать метров в длину, десять — в ширину и мог служить образцом экономичного устройства. Ступенчатые уровни, заставленные концентрическими дугами приборов и пультов, спускались вперед, к треснувшему обзорному экрану. Сержант Летик наблюдал за работой с верхней платформы — единственного пустого пространства на всей командной палубе. Он был массивным даже для легионера, приземистым, с толстыми конечностями, круглой головой и почти отсутствующей шеей. Но благодаря именно своей заметной ауре, а вовсе не фигуре, казалось, что он занимает всю платформу.

— Откройте обзорный экран, — приказал Летик.

Пластальные заслонки поднялись, открывая вид на хребет корабля до самого плугообразного носа. Мостик залило неестественным красноватым светом.

На орбитах срединных планет системы Соты было почти невозможно разглядеть что-либо за Гибельным штормом. К галактическому востоку от Ультрамара звезды все еще пробивались сквозь бурю. Яростный фильтр поверх реальности там был слабее, и реальное пространство хорошо просматривалось.

При взгляде в сторону галактического ядра картина была совсем иной. Ультрамар тонул в кроваво-красном свете. Колдовская буря бушевала с такой силой, что просачивалась из варпа в реальность и окутывала космос алой вуалью. Фальшивое небо, бурлящее жутким цветом, рассекло Империум. Лишь две звезды кроме сотинской светили в этом шторме, и обе были ложью. Они не были солнцами: одна была одиноким ультрамарским миром, который освещался мистическими технологиями Фароса, маяка на Соте, второй огонек был самим маяком. Только освещаемый и освещающий пробивались сквозь шторм. Остальные Пятьсот миров Ультрамара и прочие звезды Галактики пропали из вида.

Макрагг был одинокой гаванью в море кошмаров.

Летик навалился на перила всем весом и навис над пультом капитана Геллия. Трон для легионера предшественник Летика приказал убрать, рассудив, что если пять офицеров и двенадцать сервиторов занимали почти все пространство, то с троном для обладателя трансчеловеческих размеров будет совсем тесно.

Никто не говорил вслух, что, забирая себе столь высокое положение, легионеры в лучшем случае потакали прихоти, а в худшем — умаляли власть капитана-смертного.

Летик был с этим согласен. Он прекрасно осознавал, какая пропасть разделяет легион и его немодифицированных слуг, и долгое время не чувствовал никакой общности с теми, кого защищал. Предательство Хоруса заставило его заново осознать себя. Воины легиона были частью человечества, а не стояли над ним. Летик никогда не отличался эмоциональностью — ни до повышения, ни тем более после. И все же он испытывал смутное отвращение при мысли о том, как далеко позволил себе отдалиться от собственного вида.

Эсминец летел вперед на потоке раскаленной плазмы. Долгое время ничего не было видно, хотя сигналы ауспика гласили, что корабль приближается к цели, но в конце концов сквозь бурлящий шторм проступила черная тень.

Ни один звездный луч не отражался от черной поверхности корабля. Лишь слегка потускневшее штормовое свечение указывало на то, что он тут вообще есть. Полуслепые ауспики эсминца его толком и не видели, пока корабль случайно не оказался в малом радиусе их действия. Экраны, гололитические проекции и загадочные строки бинарных отчетов показывали, что это огромный, но абсолютно мертвый кусок металла. Даже на таком близком расстоянии нужно было знать, куда смотреть, чтобы его увидеть.

Круглая дверь в задней части мостика открылась, разрезав пополам отчеканенную на ней ультиму и спрятав ее в стенах. Вошел брат Кай, замкомандира в отделение Летика, и корабельные бойцы у двери отсалютовали.

— Ты явно не спешил, Кай, — пробурчал сержант.

— Тренировки, Летик, следует проводить правильно или не проводить вообще. Никто не атакует. Мы почти все сделали, и я решил, что надо закончить.

Летик качнул головой, что, вероятно, означало согласие.

— Из-за чего волнения? — поинтересовался Кай.

— Мы приближаемся.

— Это корабль?

— Да, как мы и боялись. Легионес Астартес.

— Ударный крейсер? — спросил Кай.

Он наклонился вперед и сощурился, пытаясь разглядеть что-нибудь в сводящем с ума свете шторма. Корабль увеличивался на глазах и постепенно начинал раскрывать свои тайны.

— Сложно сказать чей. Похоже, он сильно поврежден. Наверное, прилетел на свет Фароса?

— Тогда почему он не у Макрагга? Что он делает в системе Соты? В варпе видно только место, которое освещается лучом, но не сам маяк.

Когда расстояние сократилось до тысячи километров, корабль начал стремительно расти на обзорном экране. Размерами он значительно превосходил «Нравственность», но, как сообщал ауспик, никого живого не нем было.

— Что прикажете, милорд? — Капитан Геллий был талантливым командиром, но все же он оглянулся на космодесантника, ожидая указаний.

— Проведи нас вокруг него. Медленно, — угрюмо распорядился Летик.

— Будет сделано, — ответил Геллий.

«Нравственность» замедлилась. Шли минуты. Аккуратно маневрируя, эсминец приблизился к крейсеру на десять километров.

— Полная развалина, — пренебрежительно бросил Кай.

— Тем не менее осторожность не помешает.

— Не спорю, брат. Но нас ждет еще много таких. Война везде. Множество еле работающих кораблей пробиваются в варп и не выходят из него живыми. Столько же исчезает по пути. Незачем дергаться при виде каждой мертвой посудины. Давай доложим о нем и двинемся дальше.

— Его появление здесь, у Соты, не может быть случайностью. Геллий, подведи нас ближе. На триста метров.

— Да, милорд. Рулевой, не столкнись с обломками. Двигатели, мощность на четверть. Наводчики хребтовых орудий, приготовиться. Если к нам подлетит что-либо больше куска засохшей краски, открывайте огонь, — приказал капитан.

«Нравственность» затормозила еще больше, сравнявшись по скорости с мертвым кораблем. Теперь, когда оба судна имели одинаковую относительную скорость, крейсер обрел обманчивую неторопливость и только вращался вокруг точки, не совпадающей с центром масс, описывая носом и кормой тесные круги.