Страница 37 из 47
Гессен, Баден и другие княжества были готовы присоединиться к Баварии, Вюртембергу и Ганноверу и только ждали знака от главных государств. Дабы занять германских государей, сформировали комитет для обсуждения устройства Германии, состоявший из Австрии, Пруссии, Баварии, Вюртемберга и Ганновера. Председательствовать в комитете должна была Бавария: ее хотели вознаградить за исключение из общеевропейского комитета. И теперь этот германский комитет всеми возможными способами выказывал решимость защитить независимость германских государств от прихотей могущественных и амбициозных членов союза.
Наконец, ко всему пылу германцев добавлялся пыл австрийцев, который сдерживали члены правительства, но безудержно выказывали нация, двор и армия. В австрийском Главном штабе испытывали и выражали подлинный гнев по поводу планов Пруссии и России, ибо планы эти были весьма тревожны для Австрии. Австрийские военные заявляли, что послужили европейскому делу не меньше, чем остальные армии коалиции, ибо без них русские и пруссаки, прижатые к Одеру после поражения при Лютцене и Бауцене, были бы вскоре отброшены на Вислу. И теперь они беспокоились, не поставят ли их, в награду за пролитую кровь, в положение худшее, чем при владычестве Наполеона, подпустив к Богемским горам справа русских, а слева пруссаков, и не сдадут ли общим врагам ущелья, важность которых доказана Фридрихом Великим и Наполеоном. Хотя австрийские генералы и не хотели войны, они без колебаний заявляли, что готовы к ней, и лучше воевать теперь, чем позднее, дабы помешать двойной узурпации.
Тем самым, позволяя этим чувствам бродить и даже их не подогревая, Франция могла быть уверена, что вскоре сыграет большую и решающую роль. Однако два человека, призванные распутать запутанные нити европейской политики, лорд Каслри и Меттерних, хотели развязать этот гордиев узел, не прибегая к мечу, ибо мечом мог быть только меч Франции, а призывать в Германию французские армии казалось им делом бессмысленным и опасным. К тому же, согласные в цели, они не соглашались относительно средств. Меттерних не хотел уступать ни Пруссии, ни России, продолжая оказывать сопротивление с необычайной терпеливостью, дабы избежать разрыва. Лорд Каслри, напротив, хотел удовлетворить Пруссию, привлечь ее на свою сторону и использовать против России, что приводило его к оставлению Саксонии ради спасения Польши. Такое расположение лорда Каслри происходило от его понимания британских интересов, которое нуждается в объяснении, чтобы быть правильно воспринятым.
Континентальная блокада вызывала у англичан такой ужас, что они беспрестанно дрожали при мысли о ее возможном возобновлении, если не руками Наполеона, то руками Бурбонов. Такие воззрения были не более разумны, чем любые другие, вызванные страхом. Озабоченные этими опасениями, англичане вверили северное побережье Оранскому дому и припасли ему в союзники Ганновер, который предполагали усилить, и саму Пруссию, которой буквально навязали рейнские провинции, чтобы обязательно сделать ее врагом Франции. Опасаясь, что недостаточно привлекли Пруссию, англичане готовы были отдать ей даже Саксонию. Не надеясь, однако, заставить парламент вынести и оставление Польши, они были полны решимости противодействовать России, хотели ради этого разделить Польшу с пруссаками, уступив им Саксонию, и изолировать Россию настолько, чтобы ей пришлось выпустить добычу из рук.
Такая сложная политика не нравилась Меттерниху, который желал защитить и Саксонию, и Польшу. Но англичан нелегко образумить, когда они понимают свои интересы определенным образом, и Меттерних, чувствуя, что лорда Каслри может научить только неудавшаяся попытка, предоставил ему действовать. Он был уверен, что довольно защитить одно из двух дел, чтобы обеспечить спасение обоих. Отказ отдать всю Польшу означал отказ отдать и Саксонию; спасение первой означало спасение второй. Прекрасно сознавая эту связь, Меттерних и не пытался удерживать лорда Каслри, ибо был уверен, что более грозного противника Александру противопоставить невозможно. Помимо цельности характера, лорд Каслри обладал тем преимуществом, что представлял державу, менее всего заинтересованную в разделе территорий на континенте, к тому же платившую всем остальным. Превосходство того, кто дает, над тем, кто получает, всегда сквозило в отношениях Англии с союзниками.
Итак, действуя по-своему, лорд Каслри попросил у Александра аудиенции и тотчас ее получил. Александр лично посетил английского посла, чем тот был весьма тронут и выказал должную признательность и почтительность, но остался англичанином, то есть был категоричен. Прежде всего он попытался показать царю, что Англия во всем старается ему угодить; что в 1812 году она помогла ему заключить Бухарестский мир с турками и приобрести Бессарабию; убедила Персию уступить ему лучшую границу у Каспийского моря; согласилась наперекор своим интересам отдать Норвегию Швеции, чтобы окончательно обеспечить России завоевание Финляндии. Установив, таким образом, свои права на благодарность России, лорд Каслри указал, что Калишский, Райхенбахский и Теплицкий договора, заключенные в феврале, июне и сентябре 1813 года, предписывают трем континентальным державам разделить герцогство Варшавское между собой, и это не означает, что одна из них заберет его себе целиком. Затем лорд Каслри перешел к общим соображениям и указал, что Россия внушает тревогу всей Европе и сеет смятение среди союзников и, если не поостеречься, Венский конгресс, который призван положить начало господству умеренности и справедливости, вскоре будет представлять картину таких притязаний, что заставит сожалеть о Наполеоне. Английский посол высказал все эти соображения простым языком, ничего не преувеличивая, но ничего и не смягчая и только делая более ощутимой серьезность положения.
К сожалению, ни одна из четырех держав не могла преподать другой урок морали так, чтобы та тотчас ей его не вернула, и если бы Александр захотел начертать картину английских притязаний от оккупации Мальты до оккупации Мыса и Иль-де-Франса, то жестоко смутил бы британского посла. Император сдержался, хоть и был глубоко задет, однако не хотел оставаться раздавленным бременем услуг, которые Англия, по ее словам, ему оказала, и с тонкой усмешкой заметил Каслри, что Англия, конечно, облегчила России заключение мира с Персией и Турцией, но только для того, чтобы освободить русские армии для войны против Франции; а Норвегию, конечно, отдали Бернадотту, но только для того, чтобы освободить его от обязательств в отношении Наполеона;
и что мотивы благодетеля несколько облегчают для России бремя оказанных ей благодеяний. Затем, перейдя к упомянутым договорам, Александр заявил, что они были заключены в положении, к которому более не применимы;
что при подписании этих договоров надеялись положить неограниченному могуществу Наполеона хоть какой-нибудь предел, но не надеялись отвести его к Рейну и тем более сбросить с трона. И потому будет несправедливо, когда после неожиданной победы коалиции Австрия получит Инн, Тироль и Италию, Англия – Голландию и Бельгию, а Россия и Пруссия, подвергшиеся наибольшим опасностям, не получат своей доли.
К тому же, сказал Александр, в отношении Саксонии он связан обязательством перед своим другом королем Пруссии, а в отношении Польши – перед самими поляками. Он считает, что раздел Польши был посягательством, моральные последствия которого не перестают обременять Европу, и будет честнее и дальновиднее их исправить. Только Россия располагает средствами совершить таковое исправление, ибо владеет наибольшей частью польских провинций. Отказавшись от провинций, которыми владеет, и приняв легчайшую жертву со стороны Пруссии, Россия сможет восстановить Польшу в качестве отдельного королевства, снабдить ее свободными институтами, умерить ее в их использовании – словом, осуществить дело, которое составит славу Европы и Венского конгресса. Александр поставил себе эту благородную цель, ныне близок к ее достижению и не намерен отступать. Он не из тех государей, кто при необходимости с легкостью дает слово и с легкостью от него отказывается, когда нужда в том проходит. И он полагает, что оказал Европе достаточно весомые услуги, чтобы и она, в свою очередь, выказала к нему некоторое снисхождение.