Страница 34 из 47
Осложнения множились на глазах, и Фердинанд VII, приписывавший брожение умов интригам князя Мира, удалившегося в Рим к Карлу IV, потребовал, чтобы Святой престол выслал бывшего министра в Пезаро. Старый король, неизменно верный своему фавориту, жестоко разгневался, услышав эту новость, и выказал намерение покинуть Рим и отправиться в Барселону или в Вену, дабы просить Испанию или Европу вернуть ему трон и отомстить его бесчеловечному сыну. Успокоить его удалось с большим трудом, понадобилось вмешательство папы.
Описанную нами картину дополнит краткое изложение отношений Испании с кабинетом Тюильри. В июле был, наконец, подписан мирный договор, и дело ограничилось взаимным возвратом пленных. Но Франция тайно обещала Испании добиться в Вене возвращения Пармы королеве Этрурии, а неаполитанского трона – Фердинанду IV, уже восемь лет владевшему одной Сицилией. Впрочем, французский двор было нетрудно убедить поддержать подобные требования, ибо он мог выдвинуть их и от собственного имени. Но в то же самое время Испания заключила с Англией тайное соглашение не возобновлять семейного пакта с Бурбонами и внезапно, по непонятной причине, порвала дипломатические отношения с Францией. Дело в том, что вождь герильясов Мина, который доставил нам столько хлопот и которым Фердинанд VII мог бы гордиться, также оказался в числе тех, кого реставрированный монарх преследовал за сопротивление своей абсолютной власти. Знаменитый партизан скрывался в Байонне, и испанский консул с согласия французских властей арестовал его на французской территории. Людовик XVIII и герцог Беррийский возмутились оскорблением, нанесенным французской короне, пожелали, чтобы Мину отпустили, выдали французского агента, сообщника беззакония, и потребовали у испанского двора репарации. Когда Фердинанд VII отказал в репарации и вдобавок потребовал ее сам, дипломатические отношения между странами были разорваны.
Такой была ситуация в Европе, избавившейся от Наполеона, но претерпевшей своего рода повсеместную контрреволюцию, и это были еще не все беды, ей грозившие. Казалось, после пятнадцати лет страданий, причиненных чрезмерными притязаниями Наполеона, крах ненасытного завоевателя должен был послужить уроком и научить всех умерять свои притязания. Ничуть не бывало, – своей безудержной жадностью державы-победительницы, казалось, старались скорее оправдать Наполеона, нежели заставить благословлять его падение. Прискорбное зрелище представляли они в ту минуту в Вене, где назначили встречу на 1 августа.
В соответствии с 32-й статьей Парижского договора, которой назначалось открыть будущий конгресс через два месяца, следовало собраться 1 августа. Но поскольку срок был слишком небольшим, учитывая всё, что предстояло сделать, сбор конгресса договорились перенести на сентябрь.
Король Пруссии, несмотря на присущую ему скромность, отправился принимать чествования подданных. Император Александр, в свою очередь, отправился в Варшаву, чтобы расположить поляков к так называемому восстановлению Польши, им задуманному, и оба монарха вернулись в Вену лишь 25 сентября. Они совершили великолепный въезд в город, достойный их радости и побед. Император Франц, идущий на эти представления ради союзников, а не ради себя, вышел навстречу монархам, обнял их в присутствии своего народа и вернулся с ними в столицу среди толп воодушевленных жителей.
Постепенно прибыли короли Баварии, Вюртемберга, Дании, а за ними и все германские, итальянские и голландские принцы, которым предстояло отстаивать свои интересы на будущих переговорах. К венценосным особам присоединились генералы и дипломаты, горевшие нетерпением поздравить друг друга с военными и политическими победами. Одни прибыли, чтобы только послушать хвалебные речи и насладиться всеобщим триумфом, другие – чтобы заседать в конгрессе от имени своих правительств. Все эти люди, жадные до наград, увеселений, удовольствий и новостей, составляли самое ослепительное и шумное собрание в мире. Недоставало только несчастного короля Саксонии, томившегося в берлинском плену за то, что он последним оставил Францию, и Марии Луизы, томившейся в Шёнбрунне, откуда она с некоторой завистью прислушивалась к доносившемуся шуму празднеств. Озабочена она была не тем, как присоединиться к мужу на Эльбе, а тем, как отстоять герцогство Пармское у Бурбонов. Защищать свои интересы Марии Луизе помогал Нейперг, приставленный к ней недавно видный офицер, сведущий в военных делах и в дипломатии, сообщавший ей все полезные новости и постепенно превращавшийся из советника в защитника и друга.
Посвятив несколько дней развлечениям всякого рода, следовало перейти от праздничного веселья к серьезным делам, но никто не хотел торопить наступление этой минуты. Постоянно твердя о том, как важно сохранить согласие, не объяснялись ни по каким вопросам, за исключением пунктов, улаженных Парижским договором. Так, уже было решено, что Англия получит Бельгию и Голландию и составит из них Королевство Нидерландов; Австрия получит Италию до Тичино и По; Пруссия будет восстановлена и вернется к состоянию 1805 года; Россия избавится от Великого герцогства Варшавского и полюбовно разделит его с соседями. Никто не спешил портить всеобщее счастье раздорами и обговаривать долю каждого в распределении незанятых территорий, откладывая переговоры по спорным и сомнительным пунктам до осеннего собрания.
Сомнительные пункты не касались ни Италии, ни Нидерландов; они касались центра Европы, то есть территорий, заключенных между Россией, Пруссией и Австрией, и их распределение было способно возбудить серьезные затруднения и даже бури.
Александр и Фридрих-Вильгельм питали надежды, о которых едва ли подозревали их союзники, но которые уже полностью сформировались: получить целиком Польшу и Саксонию. Они дали друг другу слово о взаимной поддержке и прибыли в Вену в убеждении, что получат и то и другое.
Возможно ли, что Англия и Австрия не подозревали об этих планах, а если и подозревали, то приняли бы их без возражений? Это, несомненно, справедливый повод для удивления, когда думаешь о бурном сопротивлении, которое разразится вскоре. Но, как мы сказали, объяснений избегали из страха нарушить единство и говорили даже о восстановлении Польши как одном из дел, которое может обсуждаться на конгрессе. Однако в последние пятьдесят лет столько соединенных разными способами земель назывались Польшей, что это слово можно было произносить, не имея в виду определенных границ. Поэтому все оставались в удобной неизвестности, и к тому же насущные заботы отвлекали от забот более абстрактных. Англия, помнившая о континентальной блокаде и думавшая только о том, как помешать ее возобновлению, создавала Королевство Нидерландов, трудилась над восстановлением Королевства Ганновер, хотела обеспечить тому и другому Пруссию в качестве союзницы и готова была ради этого уступить что угодно.
Австрия, куда более проницательная, чем Англия, догадывалась о планах Фридриха-Вильгельма и Александра, ибо не хотела позволить Пруссии водвориться во всех ущельях Саксонии, а волнам славян – докатиться до подножия Карпатских гор. Однако эти тревоги были не единственными заботами Австрии: при всем нынешнем благополучии у нее никогда не было так много серьезных проблем. Хотя на востоке и севере ее тревожили Пруссия и Россия, следовало еще восстановить Германию и определить в ней свое конституционное место. Следовало больше заниматься Италией, сдерживать Мюрата, присматривать за узником Эльбы и Францией и следить, чтобы заботы об одних не повредили другим. Австрия была полна решимости пустить в ход все имевшиеся у нее средства – терпение, хитрость, бдительность, а при необходимости и силу. Из 300 тысяч человек, которыми она располагала, 250 тысяч собрались в Богемии и Венгрии, а 50 тысяч остались в Италии, хотя Австрии и грозили осложнения с Мюратом, итальянцами и, возможно, с узником Эльбы. Трудности Австрия хотела победить единством и согласием четверки, то есть Англии, Австрии, Пруссии и России, ибо считала, что привлечение Франции и мелких германских государств приведет только к хаосу, из которого снова вынырнет Люцифер. Он еще не ушел из людской памяти и наверняка не желал уходить, хоть и притворялся, что впал в глубокий сон. И потому первыми словами, произнесенными в Вене, были слова о единстве, которое нужно сохранить даже ценой величайших жертв, и о нем говорили тем больше, чем ближе становился день, когда оно должно было распасться.