Моя леди Джейн

«Безвременно – вот как будут говорить люди, – подумалось ему. – Во цвете лет. Какая трагедия». В его ушах уже звенели слова будущих баллад, которые сочинят менестрели о нем, великом короле, ушедшем так рано:

– Я желаю выслушать мнение другого лекаря. Получше, – сказал Эдуард, и ладонь его, покоившаяся на подлокотнике трона, сжалась в кулак. Его вдруг зазнобило, и он, поежившись, теснее запахнулся в меховую королевскую мантию.

– Разумеется, – произнес Бубу и попятился.

Пациент прочел в глазах врача страх и испытал острое желание бросить его в темницу назидания ради, ибо он, Эдуард, – король, а король всегда получает то, чего хочет, и король не желает умирать. Он прикоснулся к золотому кинжалу у себя за поясом, и Бубу отступил еще на шаг.

– Мне так жаль, государь, – промямлил старик, упершись взглядом в пол, – умоляю, не губите того, кто поднес вам горькую пилюлю.

Эдуард вздохнул. Увы, он хотел бы, но не мог, подобно отцу, принять облик льва и сожрать принесшего эту ужасную пилюлю. Насколько Эдуарду было известно, внутри него вовсе не пряталось никакое животное.

– Ступайте, Бубу, – молвил он.

Лекарь издал вздох облегчения и опрометью бросился к дверям, оставив короля наедине с надвигающейся смертью.

– Жернова Господни… – пробормотал король: так в ту эпоху выражались люди, желая воскликнуть: «Вот дерьмо!» Умереть от грудного недуга – как это не по-королевски.

Позднее, когда новость о скорой кончине царствующего монарха распространилась при дворе, к нему поспешили сестры. Они нашли его сидящим на любимом месте – на подоконнике в одной из южных башен Гринвичского дворца. Свесив ноги наружу, он наблюдал за тем, как люди снуют туда-сюда внизу, во внутреннем дворе, и прислушивался к мерному гулу течения Темзы. Ему казалось, он вдруг постиг Смысл Жизни – Великую Тайну, которая, если поразмыслить, сводилась вот к чему…

Жизнь коротка, и в конце ты умираешь.

– Эдуард, – прошептала Бесс, присаживаясь рядом на подоконник. Ее губы дрожали от сострадания. – Братик, мне так жаль.

Он сделал попытку усмехнуться в ответ. Эдуард слыл мастером усмешек. Они представляли собой его наиболее тонко отточенный королевский навык – но на сей раз у него вышла лишь жалкая вялая гримаса.

– Значит, вы уже слышали. – Он постарался придать голосу оттенок беззаботности. – Естественно, я собираюсь пригласить еще одного врача. Не чувствую себя умирающим.

– О, Эдди, дорогой мой, – сглотнула Мария, прижимая кружевной край носового платка к уголку глаза. – Мой милый, любимый мальчик. Бедный маленький птенчик.

На секунду Эдуард прикрыл глаза. Ему не нравилось, когда его называли «Эдди» и говорили с ним, как с малышом в коротких штанишках, но от Марии он это терпел. Ему всегда было немного жаль сестер – из-за того, что отец объявил их обеих незаконнорожденными и все такое. В тот самый год, когда отец открыл в себе звериное обличье – в народной памяти он остался как Год Льва, – Генрих VIII решил также, что отныне все правила жизни устанавливает только король. Он аннулировал свой брак с матерью Марии и отправил ее до конца дней в монастырь – все это, чтобы жениться на матери Бесс, одной из красоток фрейлин. Однако когда жена № 2 не смогла подарить мужу сына-наследника и повсюду распространились слухи о том, что, будучи эзианкой, королева Анна частенько обращается в черную кошку и бесшумно прокрадывается по лестницам замка в спальные покои придворного менестреля, король без колебаний велел отрубить ей голову. У жены № 3 (матери Эдуарда) все сложилось правильно, а именно: она, во-первых, родила ребенка с правильным набором гениталий для того, чтобы в дальнейшем править Англией, и во-вторых, не задержалась, чтобы насладиться торжеством, а быстренько скончалась. Король Генрих в дальнейшем имел еще трех жен (брак с одной был также объявлен недействительным, вторая – казнена и, наконец, последней – ха-ха – повезло пережить супруга), но детей больше не появилось.

Таким образом, их осталось трое королевских потомков – Мария, Бесс и Эдуард, – трое носителей как бы особого клейма в этой мозаичной семье. Ведь их общий отец, вероятно, был безумен и уж точно опасен не только в виде льва, а разные матери – мертвы или сосланы. Они всегда неплохо ладили между собой – вероятно, потому, что не имелось никаких сомнений относительно того, кому носить корону. Естественно, Эдуарду – он мальчик, ему и играть мужскую роль.

На престол он вступил девяти лет от роду, так что время, когда не был королем, Эдуард мог припомнить лишь смутно и до сегодняшнего дня считал, что пурпурная мантия отлично ему подходит и устраивает его. А вот теперь блестящая доля обернулась ему боком, и пришло время платить по счетам, – как горько думал он. Лучше бы уж родиться ему простолюдином – сыном какого-нибудь кузнеца, например. Тогда, быть может, он успел бы к нынешним годам получить свою порцию обычных человеческих радостей, перед тем как покинуть этот бренный мир. По крайней мере, у него был бы шанс поцеловать девчонку.

– Скажи правду, как ты себя сейчас чувствуешь? – торжественно спросила Мария. Она всегда говорила торжественно.

– Недужу грудью, – ответил он.

Этот ответ вызвал тень улыбки на губах Бесс, Мария же только скорбно покачала головой. Старшая сестра никогда не смеялась его шуткам. Они с Бесс многие годы дразнили ее за глаза Девушкой-Бабушкой – именно за угрюмое отношение ко всему на свете. Увидеть, как она искренне радуется, можно было разве что на казни какого-нибудь изменника или сожжении бедного эзианина на костре. Когда дело касалось эзиан, Мария всегда проявляла удивительную кровожадность.

– Грудной недуг свел в могилу мою мать, ты сам знаешь. – Она в волнении стиснула в руках платок.

– Да, знаю. – Эдуард всегда считал, что королева Екатерина умерла скорее от разбитого сердца, чем от каких-либо физических немощей, хотя он допускал, что, когда разбито сердце, организм вскоре тоже может разбиться.

В любом случае у него не будет шанса разбить себе сердце, подумал Эдуард, и новая волна жалости к себе захлестнула его. Никогда не придется ему полюбить.

– Это ужасная смерть, – продолжала Мария. – Все кашляешь и кашляешь, пока не выкашляешь легкие наружу.

– Спасибо. Вот уж утешила, – отозвался он.

Бесс, которая всегда смотрелась тихоней рядом с торжественно говорливой сестрой, бросила на нее злой взгляд и положила руку в перчатке на ладонь Эдуарда.

– Можем мы тебе чем-нибудь помочь?

Он вздрогнул. Глаза у него горели от подступавших слез, но он твердо решил не плакать из-за того, что умирает, и всякого такого. Рыдать – это занятие для девчонок и новорожденных младенцев, но не для королей, а кроме того, оно ведь ничего не изменит.

Бесс сжала его ладонь своею. Он ответил тем же – без единой слезинки – и, отвернувшись, стал созерцать вид из окна, а также размышлять о Смысле жизни.

Жизнь коротка.

А потом ты умираешь.

Очень скоро. Через полгода, максимум – год. Это казалось ужасающе коротким сроком. Прошлым летом один знаменитый итальянский астролог составил для Эдуарда гороскоп, в котором значилось, что король проживет еще сорок лет.

Значит, знаменитые итальянские астрологи – беззастенчивые лгуны и шарлатаны.

– Но, по крайней мере, ты можешь быть уверен, что после твоего ухода все останется в должном порядке, – торжественно провозгласила Мария.

– Что? – он повернулся к ней.

– Я имею в виду твое королевство, – добавила она еще более торжественно. – Оно останется в надежных руках.

О королевстве он даже не особенно и думал. То есть, честно говоря, совсем не думал. Слишком уж сосредоточился на мысли о выкашливании легких наружу – ну, а потом уж ему точно станет все равно, мертвые не склонны к тревогам.

– Мария, – вспыхнула Бесс, – сейчас не время для политики.