Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 4 из 8

Глава II

Учреждение Св. Синода. Меры к упорядочению религиозного строя. Взгляды Петра на монашество. Оценка тех и других

При патриаршем управлении Церковь была независима от государства, и лицо Патриарха как бы равнялось лицу Государеву. Это казалось Петру неправильным и небезопасным. Он решил ввести Церковь в общий порядок государственной жизни, подчинить ее общей системе государственного правления, как одну из его ветвей, и духовное правительство сделать коллегией наряду с прочими. Церковь и духовенство становились в общую подсудность государству во всем, исключая догматы и каноны. Звание патриаршее уничтожалось само собою.

Состояла духовная коллегия первоначально из президента (Стефан Яворский), двух вице-президентов (Феодосий Яновский и Феофан Прокопович), четырех советников и четырех асессоров.

Главною задачею, возложенною на духовную коллегию, было улучшение духовной жизни народа. В нем были распространены самые грубые суеверия, не было часто самых основных понятий о вере и о христианской жизни.

Один за другим стали выходить указы, имевшие целью преобразовать религиозную жизнь народа. Многие из этих указов интересны тем, что рисуют нам религиозно-бытовые черты тогдашнего общества.

20 марта 1721 г. объявлен указ, «чтоб обретающиеся в Москве на Спасском мосту», где были лавки с книгами и лубочными картинками, «ив других местах листы разных изображений и службы, и каноны, и молитвы, которые сочинены и сочиняются разных чинов людьми самовольно, письменные и печатные, без свидетельства и позволения, описав, все отобрать в Приказ духовных дел». В апреле вышел указ о прекращении, действительно, безобразного суеверного обычая: «В российском государстве по городам и селам от невежд происходит некоторое непотребство, а именно: ежели кто не бывает во всю светлую седмицу Пасхи у утрени, такого обливают водою и в реках и прудах купают. И хотя себе простой народ делает все будто на забаву праздничную, однако от той суетной забавы делается не токмо здоровью, но и животу человеческому тщета, ибо оным от невежд купанием в глубинах иногда людей потопляют или разбивают, а сонных и хмельных внезапным облиянием ума лишают». Добавляя, что этот обычай есть воспоминание языческого праздника Купалы, указ предписывает обычай этот «весьма истребить».

В 1722 году Двор находился в Москве, где был Св. Синод, и члены его могли там близко наблюдать все проявления духовной жизни народа и все формы русской набожности.

Многие из отмененных в ту пору обычаев впоследствии перестали преследоваться и даже в наше время не возбуждают ни малейшего осуждения.

Так, издано было запрещение «привешивать к образам привесты, то есть золотые и серебряные монеты и копейки, и всякую казну, и прочего приношенного». Усердствующим было велено объяснять, «что на монетах иностранных такие лица выбиты бывают, которым при иконах святых не подобает быти; а от серег и прочих таковых привесов чинится иконам безобразие, а от инословных укоренив и нарекание на св. Церковь наноситься может».

Вот одно из первых проявлений этого погибельного страха: что скажут иностранцы о нашей жизни, как они посмотрят на выражение наших религиозных чувств? Как известно, обычай этот благополучно процветает доселе, и очень понятно желание верующих украсить чтимые святыни.





Еще страннее отмененный впоследствии указ от 22 февраля 1722 года, «чтобы в Москве и в городах из монастырей и приходских церквей ни с какими образами к местным жителям в домы отнюдь не ходить. Если же кому какое обещание, тот сам бы приходил в монастыри и церкви по обету». Этим заносилась рука над дорогим, древним обычаем «подымать иконы к себе на дом». Этот же указ предъявляет требование, которым словно хватали за руку человека, желавшего подать на церковное строение: «Смотреть, чтоб с образами по Москве, по городам и уездам для собирания на церковь или на церковное строение отнюдь не ходили. И кто будет ходить, таких брать».

23 февраля открылось гонение на колокола: «Во всех всероссийского государства монастырях колоколов не делать из казны монастырской, а ежели есть разбитые, то и тех без повелительного указа из Св. Синода не переделывать и в строение тех колоколов чрез собирателей-прошаков денег и прочего не сбирать, и нигде не просить».

28 марта был издан указ, впоследствии не исполнявшийся и возбудивший в Москве сильное волнение. По свидетельству Берхгольца, он удивил и поразил и чернь, и многих старых русских вельмож. В этом указе, под видом будто бы радения о достоинстве церквей, воспрещались часовни, которыми Русь так любила и доселе любит отмечать знаменательные чем-нибудь места. Нечего и говорить о том, что жизнь смела этот невозможный и неразумный указ.

Обычай этот, говорит указ, «начался и утвердился будто бы от невежд, что пред святыми иконами, вне церкви стоящими (на внешних церковных стенах и градских вратах) вжигаются и нощию, и днем свещи без всякого молитвословия, а некоторые невежды, оставивши посвященные молитвенные храмы, призывают пред те внешние иконы невежд священников, и молитствуют на распутиях и торжищах, где всегдашнее многонародное бывает собрание, и явное чинят православных церквам презрение (?!), а инословным дают причину укорительного на благочестие порицания» (опять забота угодить иностранцам даже строем нашей духовной жизни!). Осудив существование «построенных на торжищах и перекрестках, в селах и в других местах часовен», указ определяет: «Пред вышеупомянутыми вне церквей стоящими иконами мольбы и свещевозжения, тамо безвременно и без потребы бываемые, весьма возбранить; также и часовен отныне в показанных местах не строить, и построенные деревянные разобрать, а каменные употребить на иные потребы тем, кто оные строил».

Так заискивавшая перед иностранцами и готовая ради них стыдиться и отказываться от родного эпоха судила об этом прекрасном обычае. Прошли два века. Россия стала культурнее, но, слава Богу, не снесла еще тех «внешних икон», против которых так ратовал печальной памяти указ, не погасила пред ними лампад и свечей, не разорила часовен, а воздвигла и воздвигает на видных местах, на площадях городских и перекрестках новые часовни – чаще всего для ознаменования памятных событий.

Когда подумаешь, каким великим почитанием во всех слоях верующей России пользуются эти «внешние иконы», как знаменитая московская Иверская, как икона Спасителя на Спасских воротах, как икона святителя Николая на Никольских воротах, чудесно уцелевшая в 1812 году при взрыве французами Никольской башни, – как вспомнишь про глубоко укоренившееся почитание этих святынь в Москве и подобных им в других русских городах (Смоленская надвратная, сопровождавшая от разоренного Смоленска русскую армию в 1812 году) и подумаешь, на что посягал этот злосчастный указ, предписывавший ни более ни менее как разносить часовни и отогнать народное усердие от «внешних икон», – станет грустно и больно и за эпоху, и за народ, над которым производилось такое духовное насилие…

Интересен взгляд Петра на монашество и то, как он хотел его преобразовать.

31 января 1724 года Петр подписал указ, которым предполагалось переустроить монашество, а размножившимся монастырям дать назначение, сообразное с пользою государства. Указ этот составлен Государем и дополнен Феофаном. Состоит он из исторического объяснения о начале монашеского чина и об образе жизни древних монахов и из правил для монахов, избирающих монашество для уединенной жизни, и для ученых монахов, ожидающих архиерейства.

Незадолго до смерти Государь дал указ, чтоб московские монастыри: Чудов, Вознесенский и Новодевичий – определить для больных, старых и увечных, Перервинский – для школ, а Андреевский обратить в воспитательный дом для подкинутых младенцев.

Проследив развитие монастырей, указ говорит, что первые монастыри находились в уединенных местах и питались трудами самих иноков. Но лет через сто «от начала чина сего произошли монахи ленивые, желая от чужих трудов питаться, сами праздны суще, защищали свою леность развращаемым от себя словом Христовым (воззрите на птицы небесные, яко ни сеют, ни жнут, ни в житницы собирают, и Отец ваш Небесный питает я), но целомудрие их скоро обличено от прямых монахов». Затем так вот говорится об умножении монастырей: «Когда греческие императоры, покинув свое звание, ханжить начали, тогда некоторые плуты к оных подошли и монастыри не в пустынях уже, но в самих городах строить начали и денежные помощи требовали для сей мнимой святыни и трудами других туне питаться восхотели. На одном канале из Черного моря до Царьграда, который не более 30 верст протягивается, с 300 монастырей. И как от прочего несмотрения, так и от сего в такое бедство пришли, что когда осадили Царьград, 6000 воинов сыскать не смогли, сия гангрена зело было и у нас распространяться начала».