Страница 4 из 19
Хотя НСДАП уже к 1933 году вынудила многих прославленных писателей покинуть страну, потребовалось гораздо больше времени, чтобы избавиться от их книг. Процесс шел поэтапно – к примеру, новые издания работ Томаса Манна печатались вплоть до 1936 года, пока он не был лишен гражданства. Несложно было заставить немецких издателей избавиться от неугодных авторов и не выпускать дополнительные тиражи, но контролировать рынок подержанной литературы было гораздо проблематичнее, не говоря уже о контроле за книгами, которые стояли на полках немецких домов. Избавиться от этих книг раз и навсегда не представлялось возможным, поэтому сочинения большинства писателей из черного списка оставались доступны и во время войны, пускай и не в свободной продаже. Самым эффективным инструментом режима была самоцензура. Люди сами вычищали собственные библиотеки.
Был и другой способ борьбы с запрещенными книгами – необходимо было предложить немецкому народу новую литературу. На протяжении 1930-х годов ежегодно издавалось около двадцати тысяч новых книг. Книги, которые Министерство пропаганды считало «образовательно полезными для народа», печатались огромными, финансируемыми государством тиражами. Внезапно популярность пришла к тем книгам, которые прежде доходили лишь до ограниченного количества читателей. Только в 1933 году было издано 850 000 экземпляров «Моей борьбы» Адольфа Гитлера. При первой публикации в 1925 году разошлось всего 9000 ее экземпляров. Крупнейшим покупателем трудов Гитлера было немецкое государство, которое приобрело более шести миллионов книг. Собственное издательство НСДАП, Franz-Eher-Verlag, которое помимо «Моей борьбы» также издало «Миф двадцатого века» Альфреда Розенберга, в конечном итоге стало одним из самых успешных предприятий партии.
Особое внимание в Третьем рейхе уделялось классической немецкой литературе, включая сочинения Райнера Марии Рильке и Иоганна Вольфганга Гёте. Ближе всего нацистской идеологии была проза и поэзия, прославляющая арийскую расу. Порой это прославление было достаточно сдержанным, однако зачастую оно происходило за счет злобных карикатур на евреев, славян, цыган, чернокожих и азиатов. Зачастую эти истории подчеркивали наличие прямых связей между расой и характеристиками личности – иначе говоря, называли всех евреев по природе своей «ненадежными», «хитрыми» и «алчными». Наиболее успешной стала книга Ганса Гримма «Народ без пространства». В своем романе Гримм предположил, что немцы проиграли Первую мировую войну, потому что «у них было слишком мало пространства для жизни». Германия не сможет в полной мере реализовать свой потенциал, пока не захватит больше земель в Европе и больше колоний. Книга разошлась в нацистской Германии тиражом около полумиллиона экземпляров, а ее название режим использовал в качестве пропагандистского лозунга.
В 11 часов вечера 10 мая 1933 года берлинские студенты отправились на Опернплац, держа в руках факелы и потрясая бюстом основателя Института сексуальных исследований Магнуса Хиршфельда, который напоминал отрубленную голову свергнутого монарха. Позже бюст был брошен в огонь вместе с книгами из института. В ту же ночь сожжение книг состоялось еще в девяноста городах Германии. Немецкий студенческий союз составил подробные планы по организации и координации сожжения книг. Оно проводилось в центральных, общественных местах, причем во многих городах для усиления эффекта использовались мощные прожектора. Многие костры были сложены за несколько дней и украшены фотографиями Ленина и флагами Веймарской республики.
В одних городах книги из черного списка свозили на площади на навозных телегах, запряженных волами, словно на казнь. В других городах книги прибивали к позорным столбам. Студенты, одетые в парадную форму своих факультетов, украшенную значками региональных студенческих федераций, маршировали вместе с авангардом Гитлерюгенда, СА, СС и консервативной военизированной организации «Стальной шлем». Исполнялись военные марши и песни, включая «Боевую песню национал-социалистов». Пока книги ритуально бросали в огонь, было зачитано девять специально подготовленных «огненных клятв», в которых перечислялись имена ряда осужденных писателей и выдвинутые против них обвинения.
С речами выступали студенты, преподаватели, ректоры университетов и местные нацистские лидеры, что привлекло большое количество людей. Считается, что на берлинской Опернплац собралось около сорока тысяч человек, а в других городах – до пятнадцати тысяч. Еще больше людей собралось у радиоприемников, которые передавали прямую трансляцию из Берлина, где к толпе обратился Йозеф Геббельс. Происходящее снималось на камеру, и позже фильм показывался в кинотеатрах по всей Германии.
Недавно основавший Министерство пропаганды Геббельс втайне поощрял инициативу студентов, хотя черный список Вольфганга Херрманна в то время еще не стал частью официальной культурной политики. В нацистском движении не было единства по вопросу литературной политики: некоторые представители партии были обеспокоены резким международным осуждением сожжения книг. Кроме того, новый режим вполне оправданно боялся потерять контроль над крупным правым революционным движением, охватившим Германию весной 1933 года. Даже Геббельс лишь в последний момент решился открыто высказаться в поддержку сожжения книг.
Сожжение книг было в первую очередь ритуальным – его ни в коем случае нельзя было назвать реальной «зачисткой» немецких библиотек и книжных полок. Геббельс прекрасно понимал символическое значение книжных костров как с исторической, так и с политической точки зрения, ведь эти костры были исступленным крещением возрожденной Германии. Древний ритуал очищения через огонь как нельзя лучше подходил новому режиму. Геббельс подчеркнул это в своем выступлении перед собравшимися в Берлине, провозгласив: «Здесь обращаются в пепел интеллектуальные основы Ноябрьской республики, но из пепла, подобно фениксу, триумфально воспрянет новый дух».
Книги сжигались по всей Германии все лето. В ряде городов, включая Гамбург и Гейдельберг, было организовано несколько сожжений. Но важность этих сожжений оценивалась современниками по-разному. Многие немецкие интеллектуалы, включая Генриха Бёлля и Ханса Майера, не придавали им особенного значения, считая их не более чем студенческими проделками, пускай и весьма неприятными. Они полагали, что сожжение книг было проявлением революционной лихорадки, а со временем новый режим «перерастет» подобные выходки.
Зигмунд Фрейд прокомментировал сожжение книг весьма лаконично: «Только наши книги? В прежние времена вместе с ними сожгли бы и нас самих». Другие были значительно сильнее шокированы тем, насколько быстро менялись политические реалии. Писатель Стефан Цвейг позже описал в своих мемуарах, что все это «казалось непостижимым даже самым дальновидным людям».
Даже на международном уровне высказывались разные мнения о значимости сожжения книг. Одни круги называли его «смехотворным», «бессмысленным» и «инфантильным». Другие, в том числе Хелен Келлер из журнала Newsweek и писатель Людвиг Льюисон, считали его варварским нападением на саму мысль. Наибольшее сочувствие проявил базирующийся в Нью-Йорке Американский еврейский конгресс, который счел сожжение книг проявлением антисемитизма и одной из мер преследования немецких евреев. В нескольких американских городах прошли демонстрации. 10 мая 1933 года около 100 000 человек приняли участие в организованном шествии в Нью-Йорке, которое стало одной из крупнейших демонстраций за всю историю города.
Визуальная сила сожжения книг и его освещения в средствах массовой информации была вполне очевидна и в то время, но из-за символической связи с холокостом она стала еще сильнее в послевоенный период. Хотя в истории человечества книги сжигались не в первый и не в последний раз, немецкие книжные костры в итоге стали самой яркой метафорой цензуры и угнетения – и наказом всем тем, кто сжигает книги. В 1950-х годах параллель была проведена и в США, где вспыхнули протесты против антикоммунистического крестового похода сенатора Джозефа Маккарти, в ходе которого из многих американских библиотек были удалены «провокационные» книги.