Трофей императора

- Найдем, - губы Алмазного раздвинула улыбка, от которой Рубиновый похолодел. – Я чувствую, они где-то близко. Трусливо прячутся по углам, выжидают. Но я не хочу, чтобы мой… - он резко оборвал себя на полуслове. В потемневших глазах вспыхнуло пламя. – Не хочу, чтобы хоть кто-то, кто дорог мне, снова стал мишенью. Я поклялся над гробом Присциллы, что не допущу этого. Даже ценой собственной жизни.

- Я знаю, - почти прошептал Фаэрн, глядя, как на застывшем лице императора выступает алмазная чешуя – признак сильных эмоций, которые тот пытался сдержать за внешним спокойствием. – Я тоже там был. Можешь рассчитывать на меня.

- Только на тебя, - сделав внезапный шаг, Роннар сжал плечо брата, и тот, поддаваясь порыву, сделал ответный жест. – Не подведи!

Они оба знали, о чем идет речь. Но есть вещи, о которых нельзя говорить вслух даже в пустой комнате. Даже если ты точно уверен, что рядом нет никого, кто может подслушать. Потому что слова причиняют боль. Бьют по самому слабому. По тому, что хочется спрятать от всех, сохранить в тайне даже от себя самого.

Есть слова, что лежат в душе мертвым грузом.

Есть вещи, о которых лучше молчать. И помнить. Потому что пока помнишь, продолжаешь жить дальше.

Опустив руку, Роннар глянул на стол. Будто вслед за его взглядом солнечный луч скользнул по голубому сукну, заиграл на золотых вензелях, украшавших гербовую бумагу, и замер на запечатанном тубусе, лежавшем чуть в стороне от остальных документов.

- Возьми его, - Владыка указал взглядом на тубус. – Там все, что потребуется.

- Послание будет? – тут же деловито осведомился Фаэрн, пряча тубус в поясную сумку.

- Нет. Никаких посланий. Ты сам знаешь, что передать.

Они обменялись красноречивыми взглядами, прекрасно понимая друг друга без слов.

Фаэрн покинул императорское крыло в приподнятом настроении. По крайней мере, в этом были уверены все, кто встретился у него на пути.

Он заглянул на кухню, где вовсю шла подготовка к предстоящему балу. Позубоскалил с молоденькими служанками, пощупал за бока дородную Грейту – главную кухарку, чем вызвал негодование этой достойной дамы. Получил от нее мокрой тряпкой по шее и под шумок стащил из кадушки пару моченых яблок.

А потом, насвистывая незатейливый мотивчик, направился к загонам ездовых инкардов – бескрылых ящеров, которых разводили только в Ламаррии.

Там он собственноручно оседлал одного из них и вывел под уздцы.

- Далеко ли собрались, милостивый льер? – прикрываясь рукой от солнца, пробасил старый смотритель императорских «конюшен».

- Через три дня вернусь, - важно бросил Фаэрн, забираясь в седло. - Хочу родственников проведать.

- А что же это вы, никак Бал пропустить решили? Али не готовы жениться?

- Рановато еще. Я и пятидесяти годков-то не отгулял. А вот ты, отец, женат ли?

- Ну, я-то в ваши годы уже дедом был, внуков нянчил, - поскреб старик полысевший затылок.

- Сколько ж тебе сейчас?

- Шестьдесят.

Фаэрн не сдержался, присвистнул, покачав головой. Мало, мало люди живут. От того и дарги стараются не привязываться к своим человеческим женам. Зачем? Разве чтоб больнее было смотреть, как та угасает, больнее терять. На одну драконью жизнь приходится три человеческих.

Потом бросил блестящую монетку в морщинистую ладонь:

- Держи, на гостинцы внукам.

Он уже выезжал в распахнутые ворота, оставляя за собой клубы поднятой пыли, а старый слуга так и стоял, бормоча ему вслед молитву, охраняющую в пути.

***

Оставшись один, Роннар вернулся к документам. Но сосредоточиться на делах не давали тревожные мысли. Они продолжали крутиться вокруг разговора с Фаэрном.

Рубиновый прав. Сколько еще он будет кормить старых призраков? Сколько еще будет винить себя в том, что случилось?

И тут же сам себе ответил: пока не найдет виновных.

А виновные есть, он в этом уверен.

Пусть придворные маги и лекари пытаются доказать, что смерть Присциллы была случайной, он в это не верил тогда, не верит сейчас и никогда не поверит.

Его жена была молодой, цветущей и жизнерадостной. Дочерью одного из князей, чьи владения располагались на границе с Ламаррией. Да, он не испытывал к ней каких-то особенных чувств, но всегда держался предельно вежливо и обходительно. Не обижал. Он выбрал ее в матери будущему наследнику, взял на себя ответственность за ее жизнь и здоровье.

И не справился.

Резкий хруст заставил его очнуться.

Роннар перевел взгляд на руки. Пальцы покрыла алмазная чешуя, на кончиках заострились острые когти, и эти когти легко, словно соломинку, переломили золотое перо.

Помянув гхарра, он отбросил остатки.

Хватит. Пора с этим кончать. Лучше подумать о внезапно обретенной альхайре.

Да и обретенной ли?

Ведь дева ни сном, ни духом не ведает, кто она для него. Больше того! Она так и не поняла, кто он.

Эта мысль вызвала у Владыки ироничный смешок.

Надо же, приняла его за обычного парня. Но испугалась до дрожи в коленках, едва поняла, что он дарг.

Кресло жалобно скрипнуло, когда он поднялся. Дракона тянуло к окну, и Роннар не стал сопротивляться. Ему хотелось еще раз увидеть девушку, дать глазам насытиться ее видом, вдохнуть ее запах, услышать голос. Почувствовать кожей ее кожу, прижаться телом к ее хрупкому телу…

Он не успел продолжить эту мысль, охваченный удивлением и внезапной тревогой.

Его альхайра стояла у фонтана с поникшим видом, опустив плечи, как провинившийся ребенок. Другие девушки по очереди подходили к ней, быстро, будто чего-то боясь, целовали в обе щеки, слегка касаясь губами кожи, и отходили. Одна из них, самая высокая и, по виду, самая старшая, стояла отдельно, сложив руки на плоской груди, которой не смогли придать объем даже рюши. И наблюдала за этой картиной, выразительно приподняв темную бровь.

Только теперь Роннар заметил, что все девушки, кроме самой альхайры – шатенки. Кто-то немного темнее, кто-то – светлее других, но лишь та, которую выбрал его дракон, оказалась блондинкой. Такой светлой, что ресницы и брови напоминали мазки серебристой краски на ее фарфоровом личике. Да и кожа у остальных была другого оттенка – оливковой, впрочем, как и у большинства уроженцев Этрурии.

Он невольно припомнил короля Фабиана, с которым однажды виделся лично. Еще семь лет назад, на собственной свадьбе. Тогда на пышное пиршество в Кортарен – столицу Ламаррии – съехались сюзерены двадцати государств.

Король Этрурии представлял собой истинный образец мужчины-южанина: смуглая кожа, ореховые глаза, узкий, орлиный нос. Его темные, коротко стриженые волосы сильно курчавились, завивались в барашки. И кто-то шепнул, что в Этрурии подобная внешность – обычное дело, а вот блондины там очень редки. Более того, блондинов в Этрурии недолюбливают, считают, что это лесные кельфы меняют детей…

Но вот с поцелуями было покончено. Блондинка нехотя развернулась и побрела в сторону башни, той самой, где выделили покои императорским невестам. Вслед за ней ковыляла пухленькая смуглянка в чепчике горничной.

И только тогда Роннар наконец осознал. Сцена под окном была ничем иным, как прощанием.

***

В гостиной никого не было.

Ленси и не ждала, что кто-то останется ее провожать. Знала, что Лидия всех сестер увела смотреть на фонтаны. Она сама была с ними, пока не прибежала камеристка и не сообщила, что весь багаж упакован на совесть, а дорожное платье поджидает хозяйку. Там, в саду, девушки коротко попрощались. Под недовольным взглядом старшей сестры подошли по очереди, легко клюнули младшую в обе щеки. Не принято у принцесс выражать свои чувства.

Лидия тоже подошла. Надменная, чопорная, величавая – ну истинная императрица! С высоты своего роста благословила поцелуем, едва заметно коснувшись губами макушки. И все. Ленси побрела назад в башню, собираться в дорогу.

Экипаж, запряженный парой гнедых, прибыл в назначенное время. Она увидела его из окна комнаты, которая всего на одну ночь стала ей спальней.