Твари в пути

Веселая история вызвала шквал хохота, судя по всему, никто из стражников не остался равнодушным: каждый не понаслышке знал, чего можно ждать от жениных матерей.

Смех постепенно угасал, пока в зале Дневной Нормы вновь не воцарился покой, если бы не…

— Уах-ха-ха!!! Ах-ха-ха-ха-ха!!! — громогласно хохотал великан Аэрха, подошедший к стражникам и смешавшийся с ними так, что его никто не заметил (что удивительно, учитывая его размеры). Судя по всему, история одного из стражников пришлась ему весьма по душе, поскольку он все смеялся и никак не мог остановиться. Даже когда не смеялся уже никто, а сперва недоуменные, затем озлобленные надсмотрщики принялись стегать его плетьми.

— Хвост! У нее был хвост! Уах-ха-ха! — смеялся он, пока стражники били его. — Хвост! Прямо, как… как у ящерицы…

Главный надсмотрщик бросил резкий взгляд на толстого стражника, и тот, уловив его немой приказ, стукнул в гонг. Стражники опустили плети, а Аэрха прекратил смеяться.

— Я велю вам не обращать внимания на этого сумасшедшего! — громогласно проговорил главный надсмотрщик. — Солнце выжгло его разум, и темнота подземелий заполнила его голову. Вскоре весь смех высыпется из него, словно из дырявого хурджина. А ты! — он глянул на великана. — Забирай свою тачку и возвращайся в дыру! Понял меня?

Аэрха покосился на него, цыкнул языком и усмехнулся, но тачку взял и направился с нею в штрек.

Стоило залу Дневной Нормы снова погрузиться в сонливую тишину, к главному надсмотрщику подошел гном и замер рядом, хмуро и требовательно глядя на него с видом сборщика податей.

— Чего ждем, коротышка?

— Мне положен шнурок! — заявил Хвали. — Одна тачка — один шнурок!

— А мы своего не упустим, так, гном? — рассмеялся главный надсмотрщик. — Рассказывали мне про алчность и прижимистость Дор-Тегли, но я не особо-то и верил. Держи свой шнурок!

Скука. Неизбывная скука поселилась в зале Дневной Нормы. Ее можно было понюхать, даже погладить, словно крошечное животное. Она ползала по подземелью, перебегая с одного асара, зевающего и чешущего себе брюхо через кольчугу, на другого, уставившегося в одну точку слипающимися глазами. Стражники ждали окончания дня едва ли не сильнее, чем каторжники, а песок в часах как назло сыпался так медленно, что можно было подсчитать каждую песчинку, если бы кому-то было не лень это делать. Порой появлялись рабы с тачками — это немного оживляло стражу, но не сильно — чтобы огреть кого-нибудь плетью, нужно было вставать, идти, замахиваться, потом идти обратно… Нет уж — эти ничтожные черви разве что могли рассчитывать на пару ленивых ругательств и оскорблений. Порой прикатывал свою тачку сумасшедший бергар, хохотал, получал по спине плетью, отправлялся обратно в штрек… рутина…

Стражники так разленились, что даже игра в «обезьян» больше не приносила никакого удовольствия, ведь она требовала ничтожных, но все же движений и что хуже — мыслительного процесса, а мыслить о чем-либо сейчас не хотел никто. На ноги поднимались разве что для того, чтобы взять ковшик на ручке, зачерпнуть воды из бочки и немного попить.

Песок в одной склянке часов полностью пересыпался в другую, часы повернулись, а толстый надсмотрщик лениво ударил в гонг. Пара рабов, спотыкающихся и волочащихся из последних сил внутри колеса, замедлили бег, после чего, когда колесо встало, вывалились наружу, отползли на несколько футов от него и замерли на земле, тяжело дыша, хрипя и выхаркивая пыль, кровь и зубы, но стонать бегуны не могли себе позволить — стонать запрещалось. Подошвы их ног были изорваны до мяса. Другая пара каторжников, лежавшая поблизости, поднялась, забралась в колесо и побежала. Сбивчивый, как язык пьяницы, топот ног постепенно выровнялся, слившись со скрипом осей и шестерней.

Больше в зале Дневной Нормы не раздавалось ни звука, лишь изредка кто-то из стражников коротко переругивался с товарищем да жаловался на постылые прелые финики. Вот так все и шло. Минута за минутой, час за часом.

А потом началось… Сперва вроде бы никто из присутствующих ничего не заметил, однако постепенно все завертелось. Кто-то кашлянул. Что ж — ничего удивительного… Затем еще кто-то кашлянул. Спустя минут пять кашлял уже едва ли не весь зал Дневной Нормы.

У кого-то даже слезились глаза, зловоние лезло в ноздри, вызывая чихоту, лезло в горло, выдирая из людей кашель.

— Почему так воняет? — главный надсмотрщик поднял голову, и вскоре обнаружил причину заполонившего зал зловония — маховые мельницы не работали, и сернистый газ заполнил зал. Его возмущенный взгляд перешел на рабов, бегущих в колесе, и… рабы и не думали не то, что бежать, они даже ноги не переставляли — стояли себе на месте и что-то друг с другом обсуждали.

Глаза главного надсмотрщика едва не полезли на лоб от подобной дерзости. Он весь побагровел и даже зарычал.

— Эй вы! Падаль пустынная! Почему встали? Кто позволил?!

Едва ли не все стражники, находившиеся в зале Дневной Нормы, поднялись на ноги и угрожающе двинулись к колесу.

— У меня нога болит! — заявил белокожий раб, чье лицо почти полностью было скрыто за растрепанными длинными волосами и путаной бородой.

— А я мозоль натер! — поддакнул другой раб — герич с глазами навыкате. — Мне бы посидеть немного…

Главный надсмотрщик даже закашлялся, не в силах поверить своим ушам. Он положил ладонь на рукоять сабли и так крепко сжал пальцы, что они даже захрустели.

— Вы у меня сейчас узнаете, что значит лениться! — прорычал он. — Я велю скормить вам железные скорпионьи жала, после чего вас станут бить по животу палками, чтобы они разорвали вас, нечестивцы, изнутри.

Главный надсмотрщик уже было двинулся в сторону строптивцев, но не успел он сделать и пары шагов в сторону колеса, как из темнеющего прохода в одну из выработок раздался возмущенный окрик:

— Эй, ты! Дай дорогу!

Ответом ему послужил знакомый надрывный хохот чернокожего гиганта.

— Да где ж! Я должен первым идти!

— Где ты, обезьяна угольная?! — вскинулся сварливый гном. — Я ведь уже почти вкатил тачку, когда ты меня подпер! Не бывать тебе первым, не будь я Хвали, сын Сири из Ахана!

Главный надсмотрщик в ярости повернулся к возмутителям спокойствия. И верно: две тачки заклинили так, что ни туда, ни сюда, а их хозяева стояли и препирались.

— А ну, разошлись! — скомандовал главный надсмотрщик.

— Пусть низкорослый откатит тачку назад! — заявил бергар.

— Что? — возмутился гном. — Никуда я ничего откатывать не стану! Каких трудов мне стоило ее сюда закатить! Сам откатывай!

— Прекратить! Немедленно! Немедленно прекратить! Стража!

Остававшиеся на скамьях стражники неохотно поднялись со своих мест, вскинули плети и двинулись к гному и бергару.

— А вы, — главный надсмотрщик скомандовал подчиненным неподалеку от колеса и указал на бегунов-наглецов, — схватить их и приволочь сюда!

Все дальнейшее произошло столь стремительно, что никто не успел отреагировать, а толстый надсмотрщик у гонга не успел даже сглотнуть.

— Хвали! — закричал белокожий раб со спутанными волосами, и в тот же момент ссорящиеся гном с бергаром прекратили свару, мгновенно расцепили тачки и одним рывком накренили их, после чего нырнули под них.

— Что? — только и проговорил главный надсмотрщик.

Белокожий раб закрыл глаза. Его лицо исказилось от напряжения, в судороге застыла онемевшая челюсть. Он крепко сжимал дрожащие ладони, они словно срослись между собой, а он, тем не менее, пытался их развести, но сделать это было чрезвычайно тяжело — раб издал стон боли. И все же в какой-то момент он развел руки, и они принялись описывать какие-то непонятные фигуры и петли, а между ними…

— Нет…

Главный надсмотрщик с ужасом понял, что происходит. Он увидел свободно висящую между ладоней белокожего раба яркую белую искру, которая, будто живое сердце пульсировала и разрасталась, напоминая семя в благодатной почве по прошествии многих недель. Вот только все это происходило за считанные мгновения…