Твари в пути

Аэрха снова заулыбался.

— Это самое спокойное время в жизни Рожденного в Полдень, — сказал он. — Для меня здесь не так уж и плохо. Это для маленьких людей плохо, а для меня — нет.

— Как это? — тут уже поразился Ильдиар.

— Я сильный, — просто ответил бергар. — Я набираю тачку быстро — очень быстро. А все остальное время я могу спать. А еще здесь кормят — и мне не нужно добывать еду в пустыне.

Дальше они молчали. Ильдиар потрясенно думал о том, каково это, когда подобные нечеловеческие условия — «не такие уж и плохие». А Аэрха — о том, что, возможно, его брат жив. Он пока что не понимал всего, что рассказал ему маленький белый человек, но нить догадок начала разматываться в его голове.

Так они и добрались до выработки.

Первым, что встретило Ильдиара и его товарищей по несчастью, был запах — поблизости будто издохло и гнило уже довольно долгое время какое-то огромное существо. Запах пробирался даже через повязки, он проникал в нос, в рот, от него мутило и кружилась голова. Теперь назначение маховиков из зала Дневной Нормы обрело свой подлинный смысл, и чем дальше каторжники отдалялись от него, тем сильнее запах становился.

Выработкой оказалась крупных размеров, слабо освещенная штольня. Вся дальняя стена пещеры и пол под ней были скрыты за песочно-желтыми наростами. Порода походила на корни, затянувшие собой камень кривыми застывшими волнами. Под самым сводом из стены торчали керамические трубы, о которых, видимо, и говорил Аэрха, — из их разверстых пастей, будто слюна, медленно стекала кроваво-красная жидкость, от которой поднимался пар. Судя по наросшему рыжему холму под каждой из труб, это, собственно, и была сера, которая вытекала из недр скалы и застывала, обращаясь в породу.

— Мерзость, — прохрипел Хвали. — Испражнение земли. Я скорее отрублю себе руки, чем стану добывать серу!

Ильдиар склонился к нему и прошептал:

— Мы ничего не будем здесь добывать. Что думаешь по поводу этой штольни, Хвали?

— Что я думаю? — поморщился гном. — Дыра в Бездне где-то совсем близко. Я вижу, ты так и не понимаешь сути, Ильдиар. Представь себе раны на теле земли, из одних сочится лава, из других — черная тень, а из третьих — кислоты. Это не двери, это словно пуповины, из которых выходят порождения чрева мира — комки плоти и рогов. Поблизости от этих пуповин воздух горит, кипит и плавится. Я чувствую вибрации одной из них — она буквально за этой вот стеной. — Он кивнул на поросшую желтым ковром стену выработки.

— Как демоны проникают именно в эту штольню?

— Здесь должны быть каверны, узкие, как игольное ушко. Я понимаю ход твоих мыслей, но спешу огорчить тебя: через них мы не выберемся наружу — даже если мы проберемся через какую-либо трещину, в чем я сомневаюсь, то выйдем прямиком к разлому. Уж лучше здесь сгинуть… вот прямо, как они.

Гном ткнул рукой в белеющие повсюду на неровном полу выработки человеческие кости. Помимо них повсюду был разбросан горняцкий инструмент, тачки, частично заполненные породой, свидетельствовали о том, что каторжников застали за работой.

— Вся третья группа вчера не вышла из шахт, — сказал Аэрха, разглядывая останки. — Жаль, знавал я одного тамошнего, хороший был… человек.

Тут великан заметил, что одна из тяжелых железных тачек перевернута кверху дном, он подошел ближе, и тут же изнутри раздались какие-то звуки. Чернокожий гигант немедля схватился обеими руками за ручки и стал поднимать.

— Долго же пришлось вас ждать, — раздалось ворчливое и занудное из-под тачки, — к тебе, Аэрха, это больше всего относится!

— Ражадрим Синх? Ты ли это? Я уж было подумал, Дно Пустыни забрало тебя! — Великан от неожиданности чуть не уронил тачку обратно, но затем напряг мускулы и, наконец, перевернул ее одним могучим рывком.

— Дно Пустыни пусть пожирает прокисший кумыс и гнилые персики! Рожденные от солнца не по зубам черным безднам. Меня, не обжегшись, не возьмешь…

— Потому что ты, как уголек? — усмехнулся Аэрха.

— Нет, потому, что джинн — это всесжигающая сфера из негасимого пламени, а не…  — освобожденный из-под тачки скривился, — уголек…

Говоривший присел на землю, разминая кости и поправляя грязный, неопределенного цвета тюрбан. Он и вправду не был человеком, хоть и выглядел сухеньким старичком лет под сто, одетым в длинный синий халат, видавший лучшие дни. Кожа его была цвета неба, если, конечно, представить, что небо все в серых тучах — синие лицо и руки, а также худосочные ноги в рваных остроконечных туфлях, были все в грязи. Щеки впали, скулы торчали в стороны, нос, что палец, был длинным и указывал, казалось, прямо в душу тому, на кого глядел незнакомец. Его лазурные глаза, с тяжелыми мешками под ними, единственные во всем его облике были незамутненными и живыми.

— Эх, залежался я, — продолжал ворчать узник штольни, почесывая и потирая себе бока. Он согнулся-разогнулся — послышался хруст, как будто одновременно все косточки в его теле разом треснули. — Тесно тут, словно в бутылке проклятого Амумали!

Ильдиар, Хвали и Джан во все глаза разглядывали незнакомца — видеть джиннов вживую им в своей жизни еще не приходилось. Прежде скептически настроенный по поводу джиннов гном так и вовсе распахнул рот от удивления. Остальные рабы с опаской держались поодаль, кто-то пошел подбирать себе кирку. Раздалось несколько глухих ударов — в дальнем конце штольни уже приступили к работе.

— Что ты делал в столь скромных палатах, наслаждаясь тьмой под тачкой, Ражад? — Аэрха снисходительно рассмеялся. — Испугался кого?

— Тебя бы сюда, недостойный! — сварливо ответил джинн. — Когда эта погань полезла со всех сторон, что мне еще оставалось?

— Иногда разумнее бывает отступить, чем умереть. — Ильдиар решил лишний раз не терзать оскорбленное самолюбие джинна.

— Ты воистину прав, наимудрейший. — Синекожий старичок пристально разглядывал паладина, поглаживая свою длинную седую бороду (Хвали теперь только на нее и таращился — с завистью). — Настоящий воин всегда трезво оценивает свои возможности.

— А разве джинны не сильномогучие духи? — искренне удивился не обремененный излишней дипломатичностью Джан.

Старичок тут же вспылил, как будто его с ног до головы окатили кипящей водой — чего-то подобного Ильдиар и опасался:

— О, людские языки — этот корень множества несчастий! Они длинные, как канаты, намотанные на барабан глупости! Сухие, как песчаные ветра, и в то же время пропитанные сыростью, как слизняки…

Глаза джинна вспыхнули. Он распрямил плечи и даже, казалось, стал выше ростом. Вид у него был одновременно и жалкий и угрожающий: горящий взор и гордую осанку сводили на нет спутанные волосы, вымазанное землей лицо и рваный, никуда не годный, халат. А еще он просто встал на носочки. Чем более угрожающий вид старался придать себе джинн, тем более комичным получалось это зрелище. Аэрха уже давно улыбался, а Хвали не выдержал и хихикнул в бороду, забыв, что бороды у него нет.

Услышав гномье хихиканье, джинн опустился на стопы, обернулся и обрушился на коротышку с поистине громовой яростью:

— Как я погляжу, наинижайший из всех низкорослых, наибезбородейший из всех плешивых полагает, да будет его разум сожжен миражами, что ему дозволено насмехаться над сильномогучими духами?! Я тебе покажу, чего стòит насмешка над Ражадримом Синхом-Аль-Малики!

Морщинистые руки духа окутала сизая дымка, старик зашептал что-то, но закончить заклинание ему не дали. С диким рыком Аэрха прыгнул вперед, с легкостью повалив старичка наземь, весь дым сразу рассеялся, будто его не бывало, а джинн закашлялся и с кряхтением сел, бессильно облокотившись спиной о холодный бок тачки.

— Я решил, что ты сейчас глупостей наделаешь, — пояснил бергар.

— Да ладно, — примирительно выдавил Ражадрим Синх и закашлялся. — Обидно просто…

— Да будет моим новым друзьям известно, — пояснил Аэрха, — что сила пустынных духов, к коим относятся джинны, в большинстве своем исходит от ветра, небес и солнца. Ничего из этого нет на Дне Пустыни, посему мой друг джинн здесь практически бессилен: как перед Нечистыми, так и перед стражей Обезьяньего Шейха.