Страница 38 из 112
Итак, после того как писарь вычеркивал имена из списка и обозначал причины смерти, красными чернилами он отмечал жертву Заурегб-дея — Гауму не было жаль расставаться с самым бессмысленным рабом раз в сутки — благо, каждый день в застенок приводили новые вереницы. Когда писарь заканчивал подводить итог, стражники вносили три огромных котла с дымящейся похлебкой. Изголодавшиеся рабы набрасывались на еду так, что черпали кипящее варево руками, обжигая кожу, и жадно отправляли его себе в рот, невзирая на боль. Вскоре котлы забирали, двери запирали, и рабы вновь оставались в обществе лишь друг друга. Пока не наступит полдень. За час до солнечного зенита цепь вновь снимали, дверь отворяли, и стража при помощи писаря составляла вереницу товара для сегодняшнего базарного дня. Кто-то безропотно поднимался и шел к выходу, когда называли его имя, становился в очередь и давал заковать себя в кандалы, другие сопротивлялись, отбивались, но результат был тем же. Кто-то кричал, не желая расставаться с родственниками и друзьями, но им постоянно напоминали первый закон раба: «У раба нет родных». После готовую, скованную длинной цепью вереницу выводили наружу и выстраивали на помосте, где каждый получал табличку. В полдень бил барабан, возвещая начало базара. Начинались торги… К вечеру барабан бил вновь, но уже оповещая о закрытии торгового дня. Нераспроданных рабов возвращали обратно в застенок.
Ильдиар все ждал, что вот-вот назовут и его имя, но о нем будто забыли. И тогда он начал искать этому причину… Думалось тяжело. Его мозг был истощен так же, как и тело: бессонница, голод, чувство загнанности, ощущение жизни на кончике вращающегося ножа ан-харского жонглера и кашель — кажется, он чем-то заразился — не позволяли ему разгадать загадки Сахида Альири. Единственным более-менее здравым предположением было то, что подлый асар не продает его, поскольку ожидает какого-то определенного покупателя. Джан рассказал, что, бывает, рабы проводят месяцы в застенке, пока какой-то шейх из дальнего края пустыни не приедет забрать их согласно договоренности с ловцом удачи. В пользу этого так же свидетельствовало странное поведение Сахида Альири в первый день торгов. А вот почему он, болтливый как канарейка, сразу не сказал этого своему пленнику? Да просто чтобы не дать Ильдиару возможность придумать план побега. И Ильдиар (назло Сахиду) начал придумывать. Самоубийственные планы, безрассудные, невероятные — вплоть до мысли оседлать Заурегб-дея и выбраться с его помощью.
Валери по-прежнему сидела в своем закутке — ее также не было в базарных списках. Ильдиар пытался наладить с ней общение, но девушка смотрела волком и молчала в ответ, как будто это была его вина в том, что она находится в столь плачевном положении. Несколько раз он слышал, как она повторяет, будто бы молясь: «Где ты? Где же ты?».
Хвали, тем не менее, выводили на помост регулярно, а подчас и по два раза на дню — Наскардин-Ан-Гаум не терял надежды выручить за гнома хоть что-нибудь. По возвращении Дор-Тегли рассказывал своим приятелям по несчастью последние новости. И новости эти, хоть и выдавали непосредственный, наивный характер гнома, его впечатлительность, некоторую грубость и вульгарность взглядов, но заставляли задуматься… Было в них что-то общее… Что-то тревожное и надвигающееся…
«Мимо проезжал шейх Мухад-Ан-Бураби, с ним было полно вооруженной охраны. На площади шепчутся, что задница шейха вся мокра от пота — боится бергаров…».
«На базаре побывал Шелнок Кинн, визирь Удовольствий, у них с Гаумом разгорелся наигранно вежливый спор, почти ссора, из-за какой-то девчонки, которую последний скрывает и не желает продавать для дворца самого султана. Полагаю, речь о твоей спутнице, Ильдиар. Гаум весь позеленел от страха и начал заикаться. Говорит, мол, что девчонка принадлежит визирю Мечей, любимцу самого султана. Пришлось Шелноку Кинну уйти ни с чем. Пригрозил, что посоветует его величеству Гаума в качестве нового евнуха. Все свои клады в горах отдал бы, чтобы взглянуть на подобное хотя бы одним глазком!»
«Гаум сердит. С северо-запада, из Келери и от гор Дор-Тегли, которые здесь называют Хребтом Фиуррот-Фера, приток рабов прекратился. На границе султаната бесчинствуют бергары, спустившиеся, по слухам, с пика Раэгреса. Задница Гаума мокра от пота — боится бергаров, как и все…».
«Дева Ситра из Абнин-калима — это оазис рядом с Басхой, сегодня отодвинула краешек полога на своем паланкине. Я видел лишь ее миндалевидный прекрасный глаз под насурьмленной бровью и шелковый платок с жемчугом, которым она закрывает свое прелестное личико, но уверен: она в меня влюблена! Она смогла по достоинству оценить мою несгибаемую силу воли и… чего это я должен затыкаться, Джан, обезьяна бестолковая?! Сам заткнись!..»
«Базар встревожен: великий визирь, говорят, отбыл из Ан-Хара в Алый дворец, свою вотчину на севере. Стража на всех постах удвоена…».
«Видел сегодня карликовых слонов — торговец нес их в клетке на голове — занятная диковинка!»
«Пал форт Кириаг-дор в оазисе Лин-сур! Бергары! Это ведь рядом с Фалиром — три дня пути! Еще немного, и моя собственная задница тоже взмокнет от пота — форт совсем близко от Ан-Хара!»
«Хочу обезьянку в красной феске! Видел сегодня у одного перехожего дервиша! Она сидела у него на плече и грызла фисташки! Выберусь отсюда, непременно добуду обезьянку в красной феске!»
«Бахши? Девон и Али-Беб пели песни про то, что «Все мы вскоре умрем» — уныло. Жара. Мухи. О бергарах ничего не слышно. Форт Кириаг-дор в оазисе Лин-сур возвращен войском визиря Мечей Али-Ан-Хасана. Великий Али занял его и не нашел в нем ни одного бергара — жалкие трусы предпочли убежать, когда услышали, что на них идет сам визирь Мечей. Али занял пустой форт…».
Тема бергаров была в Ан-Харе весьма острой — это Ильдиар де Нот понял уже давно. Но сейчас, когда они подошли вплотную к городу… Во всем этом таилось нечто странное: бергары оставили форт, предоставив его Али как на шитой подушечке. Но где же они сами?
Долго задумываться над хитросплетениями помыслов пустынных дикарей ему не дали…
… «Вот и он, долгожданный покупатель», — подумал Ильдиар, глядя, как Сахид Альири перешептывается с каким-то воином из благородных, сидящем на могучем боевом коне. Белые одежды, такая же белая чалма и смуглая кожа — должно быть, асар. Из складок белого плаща торчали два ятагана в расписанных вязью зеленых ножнах. Паладин почему-то вдруг подумал, что знакомство с этим человеком не сулит ему ничего хорошего, причем вся история с Сахидом Альири в сравнении с этим покажется всего лишь дурным сном. Тогда он еще не знал, насколько был прав…
Ильдиар выругался про себя — он-то надеялся, что за ним приедут из Ронстрада, надеялся, наконец, увидеть лицо того, кто все это затеял.
Граф де Нот снова стоял на помосте; за ним растянулась цепочка рабов, искренне надеющихся, что неистовые стражники выместят на первом всю свою злобу, и до них очередь не дойдет.
Паладин вспоминал сейчас рассказ Хвали о том, что он подслушал на днях, когда Сахид Альири и толстяк Гаум препирались между собой. Судя по словам гнома, треклятый охотник за головами обещался отдать хозяину рабского рынка все вырученное за Ильдиара золото в обмен на какую-то девчонку из застенка. Северный граф сразу же понял, что речь шла о Валери. Кроме того, Сахид Альири добавил (опять же, по словам гнома), что может достать также кое-что очень ценное, из сокровищницы самого султана, если Гаум поможет им бежать из Ан-Хара от гнева Али-Ан-Хасана…
Бум! Размышления Ильдиара прервал удар набата.
Бум-бум!!! В первую секунду рынок затих, а во вторую уже взорвался кипящим штормовым морем. Люди в страхе побросали свои корзины с покупками и бросились бежать. Все одновременно.
— Что происходит?! — закричал Ильдиар, но его крик заглушили вопли людей.
— Бергары, — раздалось в толпе. — Это Бергары!
Стражники, охраняющие рабов на помосте, устремились вниз по лесенке и поспешили затеряться в толпе.