Твари в пути

— Мой отец был капитаном «Каа» сина». К землям Империи Сиены отплыл один капитан, а назад вернулся другой…

Хасан возмущенно вскинул руки, всем своим видом выказывая, насколько он оскорблен.

— Мне горько слышать от тебя такие слова, сын моего друга. Ты разбиваешь мне сердце своими злыми мыслями. Я не верю своим ушам — Сахид Альири обвиняет меня! Воистину, сегодня на небе взошла черная луна и помутила твой разум…

Визирь Мечей отставил в сторону чашку, приняв из рук прислужника новую, затем не спеша поднес напиток к губам.

— Я не отдал им тебя, потому что ты дорог мне, как был дорог и твой отец, — добавил Хасан. — Он был хорошим капитаном, прямым, честным и безжалостным. Ходить с ним по одной палубе для меня было честью. После того, как «Каа» син-Беспощадный» стал моим, я много раз вспоминал о твоем отце…

— Не сомневаюсь, — в голосе Сахида Альири прозвучал неприкрытый сарказм. Руку с припрятанной метательной звездочкой в рукаве он опустил.

Некоторое время они пили чай и молчали, размышляя, каждый о своем. Наконец, Сахид Альири прервал повисшую паузу:

— Наверное, я был бы должен поблагодарить тебя за то, что сегодня моя голова осталась при мне. Но что-то мне говорит, что тебе нужна благодарность иного рода, ведь так, Али? Та услуга за услугу, о которой ты говорил в Ангер-Саре.

Хасан улыбнулся:

— Вот что мне всегда в тебе нравилось, так это твое деловое чутье, сын моего друга. Эх, быть тебе лет через десять знатным шейхом, с богатым домом и множеством прекрасных жен… Если не будешь ворошить прошлое и не расстанешься со своей умной головой раньше времени.

Сахиду Альири надоело ходить вокруг да около.

— Что тебе нужно от меня, Али?

— Камни Аурэнна-Тарквина.

Сахид Альири даже присвистнул от удивления. Эти очень редкие камни имели просто невероятную цену и даже, по слухам, колдовскую силу. Поговаривали также, что ни один владелец еще не расстался с ними по собственной воле.

— А что, разве они есть в Ан-Харе?

— Есть, и ты принесешь их мне…

Это совершенно точно был сон. Подобные странности происходят лишь во сне.

Каменная комната располагалась на вершине башни, выше — только чердак — судя по тому, что за узкими окнами — лишь небо. С холодом, стоящим в помещении, не могли справиться ни гобелены на стенах, ни ковры на полу, ни даже горящий камин. У одной из стен стояла огромная дубовая кровать, скрытая тяжелым бархатным пологом, — хозяина там нет. Да он вообще, признаться, редко туда ложится. Подле кровати, с левой стороны, разместилась резная деревянная колыбель, легонько покачивающаяся сама по себе. Заклинание двигает ее, убаюкивая двух малышей лежащих бок о бок. Младенцы завернуты в сотни простыней, отчего походят на клубки, — выглядывают лишь спящие пухлые личики. У одного ребенка лицо — багрово-алое, как будто ему невероятно жарко, как будто он варится в собственном соку; у второго — бледно-голубое, как будто он стынет, обдуваемый всеми ветрами на вершине крутого утеса. При этом дети спокойны и безмятежны: веки их сомкнуты, ротики слегка приоткрыты, они сопят, дыхание их ровно, а сердцебиение столь же размеренно, сколь и звук шагов… Звук шагов на лестнице. Но вот стук каблуков приближается, дверь открывается, и в комнату входит Ильдиар.

Одет он странно: в длинную алую мантию мага огня, в руках он сжимает посох в виде змея. Такой же посох, помнится, был у Тиана, Архимага Ронстрада, старого доброго Тиана. Почему же он сам, Ильдиар, в одеждах волшебника? У него есть дар огня, но он не учился в Элагонской школе, не получал диплома, он — паладин из ордена Священного Пламени, а не маг, он может воспламенять меч, броню и творить огонь лишь в слабейших его проявлениях, он не заклинатель, а мечник всего лишь с… как любил говорить сам же Тиан, «слишком горячей кровью». Этого недостаточно, чтобы быть магом. И все же это он. Он — маг. И он заходит в комнату. В свою комнату. Почему-то ему кажется, что все это принадлежит ему: комната, жизнь, воспоминания. И при этом он прекрасно понимает, что это сон. Странный до боли, но, тем не менее, сон. Здесь он — кто-то другой. Он не может понять, прошлое это или грядущее, или же истерзанное сознание сотворило нечто совсем из ряда вон выходящее — новую реальность, где все по-другому.

Заперев дверь на три оборота ключа и наложив дополнительное заклятие на замок, он подходит к колыбели и склоняется над ней.

— Она умерла. — Он будто бы разговаривает сам с собой. Эти два слова он повторяет себе вот уже семь часов подряд. И все равно не может поверить в то, что они означают. В душе осталась пустота — за эти семь часов он постарел на семьдесят лет. Но на его внешности это не отразилось. Пока что.

— Она умерла, — повторяет он, ожидая ответа.

И при этом хриплый голос, принадлежащий как будто человеку, стоящему рядом («как будто» — потому что нет никакого человека — Ильдиар в комнате один, не считая спящих детей), ему отвечает:

— И ты смиришься с этим.

Ильдиар почти не моргая глядит на детей. Его детей. Хотя откуда у него дети? Он ведь даже не женат. Он же так и не сделал предложение Изабелле, леди Даронской. Или все же женат? И это его жена умерла вот уже как семь часов? А ее прекрасное ледяное тело лежит, завернутое в саван, на еще более холодном каменном постаменте в капелле Хранна в Асхиитаре, гортенском дворце, готовое к отпеванию? Ему больно. Сейчас. Но он смирится.

— Я знаю, — говорит он.

— А знаешь ли ты, что тебе нужно сделать? — спрашивает невидимка.

— И это я знаю…  — Он осторожно, будто бы опасаясь чего-то, прикасается указательным пальцем сперва к багрово-алой щечке, затем — к бледно-голубой. — Отеки спадают, как видишь…

— Да, и полностью исчезнут через два дня. Никто не отличит их от обычных детей.

— Никто не отличит, — словно эхо, тоскливо повторяет Ильдиар.

— Кого ты присмотрел для них?

— Уилл заберет младшего. Он позаботится о нем, только ему можно доверять.

— А старшего?

— Прокард Норлингтон.

— Ты спятил?

— Я поступил с ним чересчур… сурово, ведь по сути своей он отнюдь не злокознен, и к трагедии привели, скорее, его невежество и упрямство. Нужно дать ему хотя бы какой-то смысл в жизни, и при этом он будет считать, что искупает свою вину.

— Ты не боишься, что они вырастут и узнают друг друга? Они ведь близнецы.

— Они не будут похожи. Стихия наложит свой отпечаток как на их внешность, так и на души. Ветер будет светел разумом, порывист и дерзок в решениях, а огонь…  — Ильдиар любовно и печально поглядел на младенца, — огню не будет покоя никогда. Моя кровь передалась ему в большей степени, чем ветру. Ветер взял больше от… Катарины.

— Твоя кровь…  — пробормотал невидимка. — Птичья кровь в веках не стынет, птичья кровь тлеет, ожидая своего часа… Хотелось бы тебе помочь, но тебе не помочь.

— Ты прав, Гарн. Все предопределено.

— Пора, — напоминает невидимка. Ильдиар и сам это знает. — Пора разлучить их. Ни один не должен узнать о существовании другого. Теперь, когда ты решил выступить против Них, ты сделал верный выбор. Не колеблись ни мгновения. Ты еще помнишь, зачем это делаешь?

— Ради их же блага.

— Верно. Чтобы их не могли восстановить друг против друга, чтобы их не могли использовать против тебя. Ты проиграешь войну, если твои дети станут ее детьми, детьми войны. Вперед…

Ильдиар превратил посох-змея в длинную спицу и закрепил ее у себя на мантии, после чего подхватил младенцев на руки, накрыл их плащом, который висел на спинке стула подле камина. Он пригнул голову, сделал глубокий вздох и шагнул в поднявшееся ему навстречу, как к старому другу, ревущее пламя. В следующее мгновение он исчез и…

… и открыл глаза. Все верно. Всего лишь сон… Он лежал на груде лохмотьев в рабском застенке. Луна светила через узкие щели потолка — подчас по доскам над головой прохаживался стражник, его шаги сопровождали скрип, песок, сыплющийся в глаза, и багровая лужа света, которую разливал факел.