Твари в пути

— Помойной ямой? — удивился Ильдиар. — Но ты ведь только что говорил совсем о другом…

— Река Дель-аб — кровеносная жила, гонящая жизнь через пустыню с севера, от ее истоков в эмирате Келери к дельте в султанате Эгины, где она впадает в море Канин-Фарах, Сиреневые Воды. — Герич указал рукой в сторону блестящей серебристой полосы вдали. По речной глади плавали рыбацкие лодки, маленькие суденышки мельтешили туда-сюда. Несколько довольно больших кораблей под косыми парусами поднимались вверх по течению, направляясь в порт. — Лишь ей удается смывать грязь с города. Если бы ее не было, зловонный Ан-Хар был бы уже мертв. Пепел, веками тлеющий под ним, разгорелся бы с новой силой и, наконец, сжег его…

Вскоре караван, наконец, вышел к городу и уперся в могучую стену желтого камня (Ильдиар уже привык, что в пустыне почти все желтого цвета). Стена была так высока, что на миг даже закрыла палящее утреннее солнце, она прерывалась квадратными башнями, крытыми сверху чем-то похожим на шатровые навесы. К стене снаружи были пристроены караван-сараи и чайханы, где могли оставаться на ночлег и поужинать путники, засветло не успевшие попасть в город. Одна из привратных башен была вплоть до верхней площадки сплошь обклеена плакатами о вознаграждении. Здесь были изображены десятки, сотни лиц: преступники и головорезы, возмутители спокойствия и хулители веры. «Ловцы удачи, — подумал Ильдиар, пытаясь найти знакомое ему лицо, — сколько же вас бродит по барханам?».

Ворота слепили. Они были огромны, окованы полированной медью, из-за чего казалось, будто их облили медленно стекающей алой кровью. Подле главного въезда в Ан-Хар толпился народ. Караваны торговцев шелком и вином, арбы крестьян, груженые мешками с молотой мукой из джугары, всадники на конях, мулах, верблюдах, ишаках. Множество пеших.

— Дервиши, — негромко проговорил красноволосый герич, привлекая внимание Ильдиара к нескольким разбросанным по толпе людям, походящим на бродяг. Казалось, на своих одеждах и лицах они собрали всю пустынную пыль. — Мудрецы Мертвых Песков. Видишь, каждый из них сжимает под мышкой ковер? Говорят, что это не обычные ковры, и дервиши способны заставлять их летать по небу.

— Неужели? — удивился Ильдиар, внимательнее вглядываясь в ковры и их обладателей. Ковры были пыльными и потертыми, со спутанной бахромой по краям — столь же непримечательные, как и их хозяева в старых халатах и высоких худых тюрбанах.

— Если эти ковры летают, то почему никто не зарится на них? — удивился Ильдиар, уже успевший познать менталитет пустынных жителей на собственной шкуре. — Что стòит убить тщедушного дервиша и забрать себе такую драгоценную вещь, как его ковер? Это так же странно, как если бы кто-то просыпал на песок золотые монеты, и никто бы их не подобрал. Однажды мне сказали, что пустыня — земля негодяев.

— Все верно: земля негодяев. Но дервишей боятся и уважают. Они мудры, говорят с духами песка, неба и ветров. И только им под силу заставить ковер двигаться и летать.

Караван рабов Али-Ан-Хасана, пройдя через тень, отбрасываемую огромной стеной, подошел к воротам. Оттуда как раз выезжал какой-то богатый асар, и жестокие надсмотрщики заставили всех рабов опуститься на колени перед благородным и произнести громко и внятно: «Да продлит Пустыня ваши дни, почтенный шейх». Хасан перебросился несколькими фразами с выехавшим из города шейхом, чему-то громко посмеялся и подал знак, что можно двигаться дальше.

У ворот забили барабаны, веля всем расступиться в стороны, и караван рабов визиря Мечей прошел по освободившемуся проходу, ни мгновения не проведя в полуденной очереди и привратной давке. Около четырех десятков стражников с саблями наголо склонились в поклоне. Даже не подумав заплатить въездную пошлину, Хасан двинул караван в город, где к процессии тут же присоединились несколько полуобнаженных человек с длинными тонкими палками.

Едва оказавшись за воротами, граф де Нот будто бы мгновенно погрузился с головой в зловонную, кишащую паразитами яму. Вдоль главной улицы были вырыты канавы, полные отбросов и гнили. Куда ни кинь взгляд, громоздились мусорные кучи. Подле них, мерзко жужжа, вились размером с собак мухи, отправляя себе в пасти испорченные фрукты, протухшую рыбу и мертвечину. Почуяв приближение раненых и сладкий запах крови, наглые насекомые раскрыли крылья и полетели к каравану. Тут-то и пригодились присоединившиеся только что к каравану мухобои, умело отгоняющие мух своими палками.

Вот он, истинный лик Ан-Хара, о котором говорил красноволосый герич. Глухие и слепые, как калеки, дома из такого же желтого камня, что и внешняя стена. Редкие окна затянуты разноцветными рваными тряпками, крыши — не покатые, как в Ронстраде, а плоские, на некоторых из них красуются полотняные навесы на шестах, под которыми копошатся те же мухи, обнаглевшие настолько, что их вообще не особо волнуют слабые окрики или ленивые пинки. Сухие огороды, нищета, при которой люди делят отбросы с падальщиками. Голод, с лихвой разукрасивший истощенные серые лица с бесцветными глазами. Болезни, путешествующие по узеньким улочкам в безжалостной чесотке различных торговцев и лихорадочном припадочном кашле босоногих рабов.

Величайший город пустыни на деле оказался вонючим, полуразложившимся трупом животного, по которому снуют и почитают свои низменные заботы великими деяниями жалкие мошки. И сюда мечтают вернуться те изгнанники, портреты которых висят на привратной башне?! Все здесь было скрыто налетом пыли, будто тончайшей полупрозрачной накидкой, которую никак не сорвать. Ни висящих в воздухе прекрасных садов, ни фонтанов или водоемов — лишь редкие деревья да грязные арыки. Под ногами валялись трупы как дохлых псов, так и мух, сбитых палками и раздавленных ногами. Чумазые дети играли в пыли, каркали водоносы, предлагая свой товар, погонщики наполняли город воплями и звериными призывами, нищие и калеки толпились, как те самые мухи вдоль дороги, вымогая и воруя.

Рабов вели по главной улице, и народу здесь было — не протолкнуться. Караванные надсмотрщики и охранники буквально пробивали себе путь через толпу, а шейхи верхом на верблюдах вообще не обращали никакого внимания на то, что кто-то временами кричит под ногами их животных, или на то, что ноги порой хрустят человеческими телами.

Вдруг Ильдиар услышал громкое протяжное шипение, которое, будто багровой нитью в старом сером ковре, отчетливо проходило сквозь шум толпы. От этого звука вмиг похолодело сердце. К шипению тут же присоединилась слитная мелодия нескольких дудочек. Проходя мимо какого-то двора, граф де Нот увидел жуткую картину. К могучей стене из желтого камня была прикована огромная кобра футов двадцати в длину. Блестящее скользкое тело перехватывали крепкие стальные обручи, соединенные со стеной коваными цепями. Чудовище, без сомнений, было в ярости, поскольку встало на хвост и в безумии билось из стороны в сторону, пытаясь разорвать оковы. Расправленный капюшон походил на парус, пасть змеи была так широко раскрыта, что Ильдиар с легкостью мог бы в ней уместиться. С двухфутовых клыков капал яд, с шипением выжигая дыры в камне. Желтые глаза с черными вертикальными зрачками выбирали жертву, перемещая взгляд с одного застывшего в некотором отдалении человека на другого. Перед коброй полукольцом на ковриках, поджав под себя ноги, сидели несколько стариков в сиреневых одеждах и тюрбанах. Они играли на тростниковых дудочках, пытаясь успокоить монстра. Было видно, что мелодия (или, скорее, ритмичное покачивание дудочек) успокаивает змею, поскольку она постепенно переставала биться, капюшон сложился, а глаза помутнели. Огромное зеленое тело начало покачиваться в такт мелодии — кобра медленно танцевала, успокаиваясь и засыпая, а факиры все играли…

Некоторое время караван продолжал двигаться по главной улице, но через три квартала от «змеиного подворья» свернул на какую-то неприметную улочку, идущую под уклон в северо-восточном направлении.

— Переулок Селим-фатх, Скорпионье Жало, — прошептал на ухо Ильдиару красноволосый герич.