Страница 70 из 81
— Нет, я сидел двадцать пять лет, с тридцатого года. Я тогда в Наркомпросе работал.
В тридцатом году мой отец был еще в полной власти, в тридцатом году…
— По делу Рамзи и Бату, — сказал мне мой новый знакомый. — Может быть, слышали?
О деле Рамзи и Бату я знал тогда очень мало. Но что бы ни было, ни Рамзи, ни Бату не были враги народа.
— Этого я не могу простить отцу. Это мрачная история, — сказал я, стараясь быть объективным.
Мне стало стыдно за отца, я сразу же обвинил его с той легкостью, с какой дети, вопреки общепринятому заблуждению, часто обвиняют родителей.
Шутка ли, арестовали замечательных людей, первых узбекских партийных интеллигентов, а отец, хотя и пытался (см. об этом в допросе) спасти их, но горой все-таки не встал.
— Как мог отец допустить эти аресты?! Мне очень трудно, — сказал я новому знакомому. — Это простить отцу я не могу.
— Ой, Камил, — строго сказал Шакирбеков. — Ты мало знаешь, чтобы судить. Это была большая провокация. Может быть, первая большая провокация. Это они его хотели арестовать, а смогли только нас.
Я стараюсь быть объективным. Я ничего не скрываю от читателя. Меня интересует все. Я хочу писать только правду. Но как мне быть объективным…
Старики спросили меня:
— Когда ты уезжаешь?
Я сказал, что улечу, скорее всего, завтра.
— Каким рейсом? — спросили они меня. — В Ташкент много рейсов. Мы придем тебя провожать.
Это был разгар лета. Термометр показывал сорок градусов в тени, и я не мог допустить, чтобы эти старики, повинуясь законам восточного гостеприимства, поехали в аэропорт провожать меня.
— Я еще не знаю, — солгал я. — Может быть, утром, а может быть, вечером. Но провожать меня ни в коем случае не надо.
На следующий день, в самый зной, часа в три, я приехал в аэропорт. Под пыльным деревом возле остановки автобуса молчаливо стояли старики.
— Ты не сердись на нас, — сказали они. — Мы не тебя провожаем. Мы провожаем сына твоего отца.
Мне трудно быть объективным, когда я пишу об отце.
Когда это началось? Такой вопрос задают себе многие.
По-разному датируют начало.
Чем больше я думаю о начале, тем больше склоняюсь к мысли о роковой роли Сталина. Мысль эта, может быть, и банальная, ибо существуют другие толкования. Но роковая роль Сталина все-таки кажется мне бесспорной. Следует сознавать, что, если бы не было Ивана Грозного, не было бы и периода Ивана Грозного. Другое дело, что возможности, которыми пользовался Иван Грозный, были ему предоставлены игрой больших факторов, которые, кстати, далеко не всегда представляют собой выражение исторической закономерности.
Как можно сбросить со счетов, например, болезнь В. И. Ленина и ту изоляцию, в которой оставил его Сталин?
Люди ищут начало в разных факторах истории России. Одни в перерождении органов госбезопасности, другие — в деле Сергея Нечаева. Называют даты столетней и полувековой давности. Называют «дело промпартии», коллективизацию, тридцать седьмой год, каракозовский «ад» или даже опричнину. Что ж, опричнина — явление, которое одним столетием не ограничить. А хунвейбины не опричнина? Опричнина — это аппарат, необходимый, чтобы взломать естественный ход событий.
В поисках начала у каждого есть своя логика, и не здесь мне спорить и разбираться в каждой версии.
16 мая 1967 года на один только день я приехал в Самарканд. Я ехал в Самарканд с сознанием вины. Я не отвечал на поздравительные открытки, которые регулярно получал оттуда. Я ехал с сознанием своей вины перед стариками и с эгоистическим страхом, что кто-нибудь из стариков умер, а я так и не записал их рассказов.
Я не заехал в гостиницу, а прямо из аэропорта направился на квартиру Мирзаходжи Урунходжаева. Вопреки восточным обычаям, деловой разговор начался еще до того, как жена его накрыла на стол. Узнав, что у меня на Самарканд — только один день и что меня интересуют события 20-х и 30-х годов, старик позвонил Шакирбекову и Абдугафарову Через час и они сидели за столом.
Год назад я записал некоторые их рассказы по памяти и не был уверен, что могу писать подробно и называть эти имена.
— Пиши, пиши. Люди должны знать правду, — сказали мне старики.
— У нас все рано началось, — сказал Раджаб Абдугафаров.
— Разве только у нас так рано началось? — возразил Рахимбек Шакирбеков. — Это и в Белоруссии, и на Украине, и в Грузии так же рано началось. Просто уничтожали партийную интеллигенцию.
М. Урунходжаев рассказывает:
— В 1933 году я как нарком земледелия Таджикской ССР ездил в Ферганскую долину, чтобы забрать переселенцев на Вахт. Акмаль и Файзулла мне тогда очень помогали, и я все выполнил — отобрал для Таджикистана самых лучших хлопкоробов с семьями. Мы тогда снабдили их и мануфактурой, и продовольствием, и они стали первыми хлопкоробами в долине Вахша, тонковолокнистый хлопок осваивали.
Так вот, в 1933 году на станции Урсатьевской я пересел в вагон, где ехал Усман Юсупов. Мы встретились, как старые друзья. Он только что вернулся из Москвы.
— Я окончил курсы марксизма, — сказал Усман Юсупов. — Был у ОТЦА.
Отцом он называл Сталина.
— Обязательно поезжай в Узбекистан, — сказал Сталин Юсупову. — Если Икрамов назначит тебя сторожем, соглашайся и жди моего сигнала.
Эту историю Урунходжаев рассказывал мне и прежде. Но сейчас я записал его слова под диктовку.
Значит, в 1933 году Сталин держал Усмана Юсупова в качестве засады. Не рано ли — за четыре года предвидеть? Нет, не рано. Я думаю, что и в 1925-м, и в 1927-м, да в любой год из тех лет, когда Сталин уже безраздельно хозяйничал в стране, он имел «запасных». Они существовали наряду с теми, кто уже в то время выполнял самые мрачные и самые страшные поручения. Видимо, такими были Ягода, Вышинский и Бройдо — человек, о котором сейчас мало кто помнит, личность в прошлом очень заметная и вполне растленная. О Бройдо мне известно многое, но не о нем разговор.
Нет, в 1933 году Сталин уже готовился к 1937 году и вполне сознательно подбирал кадры.
Подробный рассказ Мирзаходжи Урунходжаева я записал на пленку и ни словом не могу отступить от этой записи. Только кое-где вставляю предлоги, которые узбеки часто опускают в русской речи. А кое-где даже предлогов не вставляю. Боюсь потерять интонацию. Тут возможны неточности в деталях и даже в начертании имен. Пусть историки это выяснят.
— В 1933 году я работал Таджикистане. Я был членом бюро Центрального Комитета, нарком земледелия Таджикистана.
Каждую ночь после двух часов у нас собирали бюро, обязательно после двух часов, с целью, чтобы, понимаете, Хаджибаев и Насратулла Максум не участвовали на заседаниях бюро ЦК.
Каждый раз председатель ГПУ Солоницын информировал бюро ЦК, что тот и другой из руководящих работников имеет связь с заграницей и арестован. Без всяких разъяснений. И принимается решение — доверяя товарищу Солоницыну, исключить этого члена партии из партии и дело его передать органам ГПУ. Таким образом, в Таджикистане в 1933 году было арестовано 662 руководящих партийных, советских и хозяйственных работника. Хаджибаев и Максум подавали заявления на имя Сталина. Тогда с подписью Кагановича и Молотова поступила телеграмма: немедленно выехать в Москву первому секретарю ЦК Гусейнову, второму секретарю Исмаилову, Хаджибаеву и Максуму. И председателю ГПУ Солоницыну.
В ЦК ВКП(б) состоялось заседание, стенограмму которого я, как член бюро, читал в спецотделе.
Сталин задает вопрос Солоницыну:
— Товарищ Солоницын, сколько человек вы арестовали?
Он ответил:
— Пока 662. Пока.
— А где у вас было вооруженное восстание? Сталин задает такой вопрос.
— Товарищ Сталин, вооруженного восстания в Таджикистане нигде не было, — отвечает Солоницын.
Потом Сталин опять спрашивает:
— А при наличии вооруженного восстания столько руководящих работников не арестуют же?
Солоницын говорит:
— Это наша ошибка.
Принимается особое решение, где констатируется: «ГПУ Таджикистана, злоупотребляя правами ареста, без ведома ЦК ВКП(б) производило массовые аресты руководящих партийных, советских и хозяйственных работников, в скобках 662 человека». Решение приняли такое: «Поручить тов. Ягоде отозвать тов. Солоницына из Таджикской республики, укрепить ГПУ Таджикистана более сильными работниками. Для разбора дела арестованных создать комиссию под председательством Бройдо. Члены комиссии Рахимбаев и Шатемор. Предложить комиссии в двухмесячный срок разобрать дела арестованных».