Страница 13 из 23
Русская же сторона решила воспользоваться этим походом дружественного правителя, чтобы отправить в Кабул своего представителя с письмом от Николая I, подтверждавшим дружеское расположение к Афганистану. С этой целью Виткевич и прибыл в Тегеран, откуда отправился вслед за неспешно продвигавшейся персидской армией. На этом своем пути он случайно натолкнулся на еще одного странного путешественника.
Именно с этой исторической встречи Хопкирк и начинает тринадцатую главу своей книги «Загадочный Виткевич»: «Однажды осенью 1837 года молодой британский субалтерн, путешествуя по отдаленным приграничным областям восточной части Персии, едва поверил своим глазам, вдруг увидев в степи движущийся к афганской границе отряд казаков. На вопросы о том, что они делают в этих глухих местах, казаки отвечали весьма уклончиво и неохотно».
Встретил казаков сэр Генри Кресвик Роулинсон (1810–1895) – британский офицер и ориенталист, человек весьма замечательный. Он расшифровал клинопись Дария, благодаря чему был назван «отцом ассирологии». В 1827 году он приехал в Индию как кадет Вест-Индской компании и в 1833 году с другими офицерами был послан в Иран для реорганизации шахской армии. Там он заинтересовался персидской стариной и занялся расшифровкой клинописи Бхистуна. Через два года Роулинсон опубликовал свой перевод двух первых параграфов клинописи.
И вот теперь он как бы случайно прогуливался в районе пути от Тегерана к Герату и, по-видимому, для красоты истории, назван субалтерном, то есть младшим лейтенантом. Да, на тот момент он, конечно, еще не был полковником, но… чин майора все-таки имел, а кроме того, являлся политическим советником сэра Джона Мак-Нила[5]. И вот этот молодой «субалтерн», несмотря на то что по ответам казаков (не следует забывать, что казаками англичане называли также киргизов), ничего однозначно понять было невозможно, естественно, сразу же заключил, что они пытаются тайно проникнуть в Афганистан. А раз так, значит, этот визит не сулит англичанам ничего хорошего.
«Их командир, – писал впоследствии Роулинсон, – весьма подвижный молодой человек, с необычайно белым цветом лица и ясными глазами, выглядел очень оживленным». Когда англичанин подъехал поближе и вежливо взял под козырек, русский учтиво поклонился, однако промолчал, приглашая гостя заговорить первым. Сначала Роулинсон обратился к нему по-французски, как было принято среди европейцев на Востоке, но тот только покачал головой. Не зная русского, Роулинсон попробовал заговорить по-английски, а затем и по-персидски, но вновь безуспешно. Наконец, русский заговорил на туркменском, который Роулинсон знал очень поверхностно. «Я знал его лишь настолько, – писал он позднее, – чтобы уметь объясниться, но недостаточно для того, чтобы удовлетворить свое любопытство. Совершенно очевидно, что именно этого и добивался мой приятель».
Виткевич сказал Роулинсону, что везет подарки царя новому персидскому шаху, который после долгой семейной борьбы за власть только что унаследовал трон покойного отца. Это выглядело вполне правдоподобным, поскольку шах и в самом деле находился на расстоянии дневного перехода от них. В действительности с посланием от Мак-Нила к нему направлялся и сам Роулинсон. Однако рассказ русского британца не убедил, более того, «субалтерн» заподозрил, что отряд, скорее всего, направляется в Кабул. Роулинсон понимал, что если это правда, то в Лондоне и Калькутте, где Афганистан рассматривали как неотъемлемую часть сферы британских интересов, начнется переполох, ибо это будет означать, что Симонич ведет двойную игру. «Ведь хотя граф и заверял Мак-Нила в своих неустанных попытках удержать шаха от военных действий, в Тегеране ни для кого не было секретом, что, скорее всего, именно он и уговорил персидского владыку двинуться на Герат и вырвать его из рук Камрана, поскольку Персия уже давно намеревалась сделать это», – пишет Хопкирк. Здесь мы опять имеем нечто, предположенное с большой долей вероятности, но выданное за истину. Похоже, это излюбленный прием британских политиков.
Выкурив с казаками и их командиром трубку или две, Роулинсон откланялся и поспешил своей дорогой, решив непременно выяснить, в чем именно заключается игра русских. В тот же вечер, добравшись до лагеря шаха, Роулинсон немедленно попросил аудиенции и, оказавшись в шахском шатре, рассказал Мухаммеду о встрече с русскими, якобы везущими для него царские подарки. «Подарки для меня?» – изумился весьма юный и недалекий шах, даже не подозревавший, что британский гость безразличен к разговору только с виду, и предположил, что, поскольку он по просьбе Симонича разрешил казакам безопасный проход по своим владениям, подарки предназначены, скорее всего, для эмира Кабула Дост-Мухаммеда. «Роулинсон понял, что получил сведения необычайной важности, и как можно скорее поспешил вернуться в Тегеран».
Именно в этот момент в персидский лагерь и прибыл Виткевич, еще не знавший, что Роулинсон уже переговорил с шахом. В этот раз обратившись к Роулинсону на великолепном французском, офицер представился капитаном Яном Виткевичем из оренбургского гарнизона. Он извинился за прежнюю холодность и уклончивость, объяснив, что излишняя откровенность с чужестранцем, встреченным в пустыне, есть явное неблагоразумие, но теперь он готов исправиться. И Виткевич действительно стал проявлять к англичанину особую сердечность. Эта случайная встреча в самом сердце территории Большой игры стала первым личным столкновением между ее противниками. В большинстве случаев и те и другие работали скрыто и встречались редко, если встречались вообще. Но встреча Роулинсона и Виткевича имела самые непредвиденные и далеко идущие последствия.
Спеша в лагерь шаха, Роулинсон преодолел тысячу километров от Герата до Тегерана за едва ли не рекордное время – сто пятьдесят часов. Лондон с Калькуттой затрясло от предупреждения Мак-Нила о неожиданно вскрывшихся действиях русских. Попавший в руки персов Герат и без того давал России важный и опасный для Англии плацдарм на западе Афганистана, а случайное открытие Роулинсона показало, что интересы Санкт-Петербурга в Афганистане далеко не ограничиваются только Гератом – в опасности оказался также и Кабул. Если встреча Виткевича с Дост-Мухаммедом увенчается успехом, то русские одним эффектным прыжком преодолеют лежащий между ними и британской частью Индии барьер из пустынь, гор и враждебных племен.
Впрочем, власти в Лондоне и Калькутте вполне могли успокоить себя по крайней мере одним: именно в тот момент у них в нужном месте оказался нужный человек. Ведь если кто-то и мог противостоять Виткевичу, смешав его карты, так только капитан Бернс, исключительно способный молодой человек, как раз в это время бывший при дворе Дост-Мухаммеда в Кабуле. При этом у англичан даже не возникло мысли о том, что первыми направили в Кабул своего резидента и первыми начали склонять эмира Афганистана на свою сторону именно они. По логике британцев, они совершенно оправданы уже одним тем обстоятельством, что их притязания были нацелены на охрану Индии, а потому несомненно законны. Амбиции же России в Средней Азии – всего лишь недостойная жадность, и русские не имеют права даже дружить со своими соседями.
Бернс прибыл в Кабул 20 сентября 1837 года. Афганский владыка стремился приступить к серьезным делам сразу же, как только позволит дипломатический этикет, ибо речь теперь шла не о торговле, а о политике. Кроме того, Дост-Мухаммед, в отличие от Бернса, знал, что Виткевич с казаками уже в пути, и афганский владыка хотел поскорее выяснить, на что он может рассчитывать в случае союза с англичанами. Он поставил единственное условие: Британия должна помочь ему вернуть Пешавар (Страну пяти рек), которую она же фактически и отняла у него, «подарив» Ранджит Сингу. Но Бернс постоянно отговаривал эмира от этого, ссылаясь на дружественный договор англичан с сикхами, который Британия никоим образом не хотела нарушать. Поначалу эта позиция Бернса выглядела безупречной, но теперь ситуация изменилась, и в случае отказа англичан в вопросе предоставления эмиру столь необходимой ему военной помощи прибытие русских могло склонить чашу весов в сторону России.
5
Именно сэр Генри Роулинсон как нельзя более годится в прототипы полковника Крейтона из киплинговского «Кима». В 1844 г. он вернулся в Иран и занялся вавилонскими рукописями. В 1846 г. появился его труд «Персидские клинописные надписи Бхистуна» – полный перевод с анализом грамматики и примечаниями по истории Древней Персии и ее правителей. В 1857 г. вместе с другими учеными он расшифровал и месопотамские рукописи – чем открыл путь к пониманию Древнего Вавилона, Ассирии и Месопотамии. К этому времени Роулинсон стал британским консулом в Багдаде (1843) и передал свою коллекцию антиков Британскому музею (1849–1851), а также активно закупал для музея новые скульптуры. В 1855 г. он стал рыцарем и директором короны Вест-Индской компании, заседал в Парламенте (1858 и 1865-68 гг.), был министром иранского двора в Тегеране (1859), бессменным главой Королевского Географического общества и Азиатского общества. Также сэр Генри Роулинсон является автором работ «Комментарий к клинописным надписям Ассирии и Вавилона» (1850) и «Очерк истории Ассирии» (1852).