Страница 11 из 12
– Эй, поглядите, сколько хлопка.
Тот взглянул и рассмеялся. Взял мой треух и плюхнул его на мою гладкую голову. Я втянул голову в плечи. А он шлепнул по треуху и натянул мне его по самые уши. Как я потом узнал, это был не хлопок, а белоснежные облака.
Мы приземлились в Москве, и я поехал вместе с жалобщиками. Сколько же здесь машин! И ни одного коня!
Автобус ехал, ехал и наконец доехал до места. Мы стояли на обочине, я голосовал проходящим машинам. Столько машин, и ни одна не остановилась! Я устал голосовать. От долгого стояния отекли ноги. В животе заурчало. Терпение лопнуло.
И тогда, гудя, подъехала длинная машина. При приближении к нам замедлила ход. Я догадался, что, если подниму руку, наверняка остановится.
– Эй, учитель Хамидов, это что за машина? – спросил я.
– Трамвай, – сказал учитель.
– Будем стоять как столб? Вот этот трамвай и остановим! Расходы с меня! – сказал я.
Учитель Хамидов засмеялся:
– На трамвае дороговато выйдет.
– Ну и пусть! Даже если возьмут цену одного барана, – ответил я.
– Тогда сами и платите.
Я побежал, встал на пути трамвая, поднял правую руку над головой:
– Эй, трамвай, остановка!
Трамвай, позвякивая, остановился. Водитель посмотрел в окно. Поинтересовался, чего я хочу. Я махнул рукой.
– Прямо, – сказал я. – Сколько скажете? Заплатим. Водитель трамвая смерил меня взглядом и кивнул.
Большим пальцем он показал на дверь.
Дверь с шумом распахнулась. Я заскочил в трамвай, вслед за мной – жалобщики. Я смотрел на них с гордостью:
– Вот, всего лишь одно мое слово.
– Ну ты даешь, Зиядулла, – сказал Батыр-мираб.
Трамвай то шел, покачиваясь, то останавливался. Ехали долго. В какой-то момент учитель Хамидов сказал:
– Сейчас выходим.
Я вышел первым, подумав, что раз я остановил трамвай, то должен теперь платить. Стал рыться в карманах. Тогда Батыр-мираб сказал мне:
– Я заплатил.
– Ну ладно. Хорошо, – ответил я.
Должно быть, это дорого обошлось Батыру-мирабу. Ведь за четверых заплатить не так-то просто. Во сколько обошлось, во столько и обошлось. Разве я просил Батыра-мираба, чтобы он взял меня собой? А раз взял – пусть сам и платит.
Жалобщики скрылись в каком-то большом учреждении. Я остался сидеть у входа, возле вахтера. Снова и снова твердил про себя слова, которым научили меня жалобщики. Наконец они вышли. Оказалось, начальникам я был вовсе не нужен. Они поверили на слово. И очень хорошо. А то я боялся, что растеряюсь перед начальством и начну заикаться.
На следующий день мы вылетели в Душанбе. В этот раз я держался посмелее. Пассажиры знаками подзывали девушку, бегавшую по проходу самолета, будто аист. Девушка приносила им воду в маленьких чашках.
Чем я хуже других? Головы моей под шапкой не видно. Решил я себя испытать. Шевеля указательным пальцем, подозвал девушку. Показал себе на рот: воды, мол, хочу. Девушка кивнула и принесла воды. Одним глотком я осушил чашку. Как и другие, мотнул головой: дескать, живите долго. Выпятив грудь, развалился в кресле. Посмотрел из окошка вниз. Мне показалось, что внизу наш Вахшиварсай. Даже дома вроде как разглядел. Неподалеку ползают какие-то черные точки. Хотел спросить учителя Хамидова, не наши ли это овцы. Но промолчал, опасаясь, что тот опять стукнет по голове.
Прилетев в Душанбе, мы взяли такси и поехали в кишлак. Мне захотелось похвастать: рассказать, куда я ездил. По улице шел степенным шагом. Сердечно приветствовал встречных. Дойдя до конца улицы, развернулся и пошел обратно. Приветствовал встречных, расспрашивал о здоровье их близких. И про житье-бытье не забыл. И хоть бы один из них мне сказал:
– Зиядулла-наездник, что-то вас давно не видно!
Обидевшись на людей, я пришел домой. Попил чай, прилег. Повернулся на правый бок – сон не идет, повернулся на левый – опять же нет сна. Все, думаю, сейчас лопну! Сунул за пазуху горсть конфет, привезенных из Москвы, оседлал Тарлана и отправился к приятелю Мамату.
Заглянул через забор:
– Мамат! Невестушка, дома ли Мамат? Разбуди, есть разговор!
Из дома, потирая заспанные глаза, вышел Мамат.
Я заговорил громко, так, чтобы слышали соседи:
– Ну, как ты, жив-здоров? Как поживаешь? Возьми и раздай внучатам вот эти конфеты, пусть полакомятся. Они священные, привез их из далеких земель.
– И откуда же, позволь спросить?
– Из Москвы!
– Из колхоза «Москва», что ли?
– Колхоз? Какой еще колхоз? Да за кого ты меня принимаешь? По таким местам я не езжу. Если уж и соберусь, то только в такой большой город, как Москва! Только Москва! Ну, в крайнем случае, проездом могу в Душанбе остановиться. А скажи, в полдень над твоим домом не пролетал самолет? С пропеллерами на крыльях?
Мамат задумался. Глянул на небо:
– Вроде пролетал, а что?
– Живи долго! Хочешь я тебе скажу кое-что? В том самолете я сидел!
– Быть того не может!
– Сидел с правой стороны! Прямо рядом с пропеллерами, да!
– Ух и сукин сын, быть тебе Гагариным!
– Кем? Фу, да кто он такой, твой Гагарин! Разок поднялся на небо и тут же назад. За то время, что я летел, можно было четыре раза плов сделать! Сам видишь, я тебе человек не простой. Теперь, прежде чем со мной заговорить, подумай, как следует!
– Все, все, понял! Разговора нет.
– И еще скажу. Самолет, оказывается, не такой маленький, как бумажный змей. Внутри он – как Обширская промоина.
– Заходи в дом, чай пить будем.
– Нет, у меня срочное дело. Ехал мимо. Дай, думаю, узнаю, как ты поживаешь.
Я выпустил из рук поводья. Братья мои, облегчил я свою душу.
Говорят, братья, приехал человек из Москвы. На голове шляпа. Собрал руководителей района, взял в оборот плешивого начальника. По действующему закону правительство постановило сдавать мясо, исходя из возможностей каждого. Это распоряжение получили в нашем районе. Руководители района отправили плешивого начальника к нам уполномоченным. Последний, желая продвинуться вверх по служебной лестнице, решил воспользоваться мясозаготовками. Любым путем хотел добиться сдачи мяса раньше срока с перевыполнением плана и тем самым заслужить благосклонность начальства и получить повышение. Поэтому путем насилия запугивал неграмотные массы. Вышестоящие начальники сильно ругали того плешивого и сняли его с работы. Хотели было исключить из партии. Но плешивый начальник пустил слезу. Тогда они его пожалели, сказали, что слезы мужчины равносильны его смерти.
Братья мои, верно говорили в старину: «Будешь держаться истины – не узнаешь горя. А если истина тебя проклянет, не будет тебе исцеления».
Рассказывали, будто в чайхане плешивый начальник жаловался, что на свете нет правды. Чай в чайнике у него был белым. Что будто сам его себе наливал и пил. Людям на потеху.
Братья мои, как хорошо, что есть на свете жалобщики! Они не допустят несправедливости. Не дадут спуску мошенникам. Никому не позволят присвоить народное добро. Если не будет жалобщиков, правители смогут купить, как на базаре, совесть своего народа. Если не будет жалобщиков, правители у простого народа изо рта вырвут еду.
Я зауважал жалобщиков. В воскресенье пригласил их всех к себе домой. Зарезал барана.
Кишлак снова наполнился лошадьми. Наездники пустили коней на выпас. Я тоже пустил Тарлана.
В Карлике играли свадьбу. На эту свадьбу мы и отправились. В дороге Тарлан разбрасывал кизяк. Я удивился. Раньше за ним такого не замечал.
Остановились в доме у одного учителя. Я прибил колышек возле самого хлева. Уши у Тарлана обвисли. Он опустил голову и печально уставился на трещину в дувале. От корма отказался. К сахару и губами не притронулся. Душа моя затосковала. В горле стоял комок. Я не сводил глаз с Тарлана. Товарищи по стремени тоже забеспокоились.