Страница 50 из 51
– Я возвращался на тройке из Ярославля, – рассказывал он. – Я был один, без попутчиков, и, не доехав всего лишь десятка километров до места назначения, попал в снежную метель. Такую сильную, что ничего нельзя было увидеть в двух шагах перед собой; это не помешало моему кучеру нахлестывать лошадей, чтобы попытаться добраться до города до наступления ночи. Но вскоре он заблудился: проявляя нерешительность, он поворачивал то направо, то налево. Я стал нервничать еще и потому, что метель всё усиливалась. Неожиданно тройка остановилась. Кучер трижды перекрестился и пробормотал молитву.
Затем, бросив вожжи на оглобли, он крикнул лошадям: «Но! Но! Вперед, ребятки! Вперед, савраски!» Три лошади навострили уши, всхрапнули, взмахнули гривами в одну сторону, потом в другую, а затем помчались галопом сквозь ослепляющие снеговые вихри. Кучер повернулся ко мне и сказал: «Видишь, барин, когда теряешь дорогу, то лучше всего положиться на лошадок и на Божью милость!» Через час я был в Ярославле.
В ответ я сказал Маклакову:
– Ваша история очень поэтична; но я должен признать, что она мне бы понравилась больше, если б я услышал ее в мирное время.
Четверг, 31 декабря
Через час окончится 1914 год.
Грусть изгнания… С тех пор как эта война потрясла мир, события уже столько раз противоречили самым разумным расчетам и опровергали самые мудрые предвидения, что никто больше не осмеливается выступать в роли пророка иначе как в границах близких горизонтов и непосредственных возможностей.
Однако же сегодня днем я имел долгий и откровенный разговор со швейцарским посланником, во время которого обмен нашими сведениями, встреча наших мыслей, разница в наших точках зрения немного расширили мои перспективы. У него ясный, точный ум, соединяющийся с большим опытом, и острое чувство действительности. Наш вывод был таков, что Германия впала в тяжелое заблуждение, думая, что война кончится быстро; борьба будет очень долгой, очень длительной, и окончательная победа достанется наиболее упорному. Война становится войной на истощение, и, увы, неизбежно, на истощение полное: истощение пищевых запасов, истощение орудий и инструментов для промышленного производства, истощение человеческого материала, истощение моральных сил. И ясно, что именно эти последние получают решающее значение в последний час.
Рассматривая проблему с этой точки зрения, нельзя не считать ее весьма тревожной для России. Россия склонна поддаваться унынию, быть непостоянной в своих желаниях и терять интерес к своим мечтам! Несмотря на чудесные природные качества ума и сердца, русский народ превосходит все другие народы по количеству глубоких разочарований и неудач в своей духовной жизни. Один из наиболее часто появляющихся в русской литературе типажей представляет собой образ «неудачника», человека отчаявшегося, покорного судьбе. Недавно я читал поразительный по своему внутреннему содержанию отрывок из книги Чехова, писателя, который вслед за Толстым и Достоевским дал наилучший анализ русской души: «Почему мы так быстро устаем? Почему так получается, что, безрассудно потратив в начале столько рвения, страсти и веры, мы почти всегда к тридцати годам превращаемся в полные развалины? И когда мы падаем, почему же мы никогда не пытаемся встать на ноги?»
1915 год
Пятница, 1 января
Сазонов, Бьюкенен и я в дружеской беседе обсуждали проблемы, которые нам всем троим предстоит решать в 1915 году. Никто не питал никакой иллюзии по поводу тех колоссальных усилий, которые требует от нас война, усилий, от приложения которых мы не имели ни возможности, ни права уклониться, поскольку под угрозой находилась сама независимость нашей национальной жизни.
– Военный опыт последних нескольких месяцев, – за явил я, – особенно последних нескольких недель, заключает в себе, как я думаю, ценный урок, который мы обязаны принять во внимание.
– Какой урок? – спросил Сазонов.
Предупредив их, что я высказываю чисто личное мнение, я продолжал:
– Так как немецкий блок оказывается слишком крепким орешком, чтобы разгрызть его, то мы должны приложить старания для того, чтобы отделить Австро-Венгрию от тевтонской коалиции всеми возможными способами, используя силу или убеждение. Я уверен, что сможем достичь этого в самое короткое время. Император Франц Иосиф очень стар; мы знаем, что он горько сожалеет, что началась эта война, и лишь просит, чтобы ему позволили умереть в условиях мира. Вы вновь и вновь наносите поражения его армиям в Галиции; сербы только что одержали блестящую победу при Валиево; Румыния угрожает, а Италия колеблется. Монархия Габсбургов в 1859 и в 1866 годах находилась не в большей опасности, – и тем не менее Франц Иосиф пошел тогда на серьезные территориальные уступки, чтобы спасти свою корону. Между нами говоря, если бы Венский кабинет согласился уступить вам Галицию, а Сербии уступить Боснию-Герцеговину, то стали бы вы считать это приемлемой сделкой для заключения сепаратного мира с Австро-Венгрией?
У Сазонова вытянулось лицо, и он сухо ответил:
– А как насчет Богемии? А Хорватии? Вы оставляете их под нынешним режимом?.. Это невозможно.
– Поскольку я говорю с вами сейчас как частное лицо, то прошу простить мои слова о том, что в этот скорбный для Франции час испытаний проблемы чехов и югославов кажутся мне второстепенными.
Сазонов раздраженно покачал головой:
– Нет. Австро-Венгрия должна быть расчленена.
Я не отступил от своих доводов и стал развивать их. Я разъяснил, что выход Австро-Венгрии из войны приведет к важным последствиям со стратегической и моральной точки зрения, что пользу от этого в первую очередь получит Россия, что концентрация всей нашей наступательной мощи и разрушительной силы против Германии будет в наших очевидных интересах и явным долгом, и что если Венский кабинет предложит нам приемлемые условия мира, то мы совершим грубую ошибку, если заранее откажемся от них. При необходимости мы могли бы потребовать, чтобы чехам и хорватам предоставили самую широкую автономию: одно это означало бы великолепную победу для славянского дела…
Судя по всему, моя настойчивость произвела соответствующее впечатление на Сазонова:
– Это достойно того, чтобы тщательно обдумать, – заявил он.
Как только я вернулся в посольство, я незамедлительно отправил отчет об этой беседе Делькассе, подчеркнув при этом бесспорную пользу для Франции в необходимости сохранения сильной политической системы в бассейне Дуная.
Вторник, 5 января
Улица всегда представляет собой поучительное зрелище. Я часто отмечаю какой-то отсутствующий взгляд и рассеянный вид тех мужиков, которые проходят мимо окон нашего посольства, полностью поглощенные в свои думы.
Вот, например, случай, который можно наблюдать в любое время, феномен, который иногда бросается в глаза даже тогда, когда не стремишься замечать его.
Двое саней приближаются навстречу с противоположных сторон; между ними остается еще метров двадцать, и двигаются они строго по одной линии. Как обычно, кучера позволяют вожжам спокойно лежать на спинах лошадей. Кучера смотрят на вожжи безразличным, невидящим взглядом. Сани уже находятся друг от друга на расстоянии десяти метров. Извозчики только теперь начинают соображать, что сани столкнутся, и неспешно начинают натягивать вожжи, как будто уменьшение скорости избавит их от препятствия прямо перед ними. Только когда лошади уже чуть ли не сталкиваются лбами, тогда дергается уздечка, и лошади резко сворачивают вправо – с риском для саней оказаться перевернутыми в снегу.
Несколько раз я забавлялся тем, что подсчитывал время, которое проходит между моментом, когда становится ясно, что сани двигаются прямо друг на друга, и моментом, когда извозчики натягивают вожжи, чтобы избежать столкновения. Этот интервал составляет от четырех до восьми секунд. В Париже или Лондоне кучер принял бы решение с первого взгляда и соответственно стал бы действовать, не потеряв и секунды.