Страница 5 из 51
Среда, 22 июля
В полдень император дает завтрак президенту Республики в Петергофском дворце. Ни императрица и ни одна дама не присутствуют. Приборы накрыты на маленьких столиках, каждый на десять или двенадцать приглашенных. На дворе стоит сильная жара, но через открытые окна тень и воды парка посылают нам дуновения свежести.
Я сажусь за столом императора и президента – с Вивиани; адмиралом Ле Бри, командующим французской эскадрой; Горемыкиным, председателем Совета министров; графом Фредериксом, министром двора, и, наконец, Сазоновым и Извольским.
Я сижу слева от Вивиани; справа от него граф Фредерикс.
Граф Фредерикс, которому скоро минет семьдесят семь лет, в высшей степени олицетворяет жизнь двора. Из всех подданных царя на него сыплется больше всего почестей и титулов. Он министр императорского двора и уделов, генерал-адъютант, генерал от кавалерии, член Государственного совета, канцлер императорских орденов, главноуправляющий Кабинетом его величества.
Всё его долгое существование протекло во дворцах и придворных церемониях, в шествиях и в каретах, в золотом шитье и в орденах. По своей должности он превосходит самых высоких сановников Империи и посвящен во все тайны императорской фамилии. Он раздает от имени императора все милости и все дары, все выговоры и все наказания. Великие князья и великие княгини осыпают его знаками внимания, так как это он управляет их делами, он заглушает их скандалы, он платит их долги. Несмотря на всю трудность его обязанностей, нельзя указать ни одного его врага – столько у него вежливости и такта. К тому же он был одним из самых красивых людей своего поколения, одним из самых изящных кавалеров, и его успехи у женщин неисчислимы. Он сохранил стройную фигуру и очаровательные манеры. В отношении физическом и моральном – он совершенный образец своего звания, высший блюститель обрядов и чинопочитания, приличий и традиций, учтивости и свет скости.
В половине четвертого мы уезжаем в императорском поезде в деревню и лагерь Красное Село.
Сверкающее солнце освещает обширную равнину, волнистую и бурую, ограниченную холмами на горизонте. В то время как император, императрица, президент, великие князья, великие княгини и вся императорская свита осматривают расположение войск, я жду со статскими и министрами на возвышении, где раскинуты палатки. Цвет петербургского общества теснится на нескольких трибунах. Светлые туалеты женщин, их белые шляпы, белые зонтики блистают, как купы азалий.
Но вот вскоре показывается и императорский кортеж. В коляске, запряженной цугом, императрица и справа от нее президент, напротив нее – две ее старшие дочери. Император скачет верхом справа от коляски в сопровождении блестящей группы великих князей и адъютантов. Все останавливаются и занимают места на холме, который господствует над равниной. Войска, без оружия, выстраиваются шеренгой, сколько хватает глаз, перед рядом палаток. Их линия проходит у самого подножия холма.
Солнце опускается к горизонту на пурпурном и золотом небе – небе апофеоза. По знаку императора пушечный залп дает сигнал к вечерней молитве. Оркестр исполняет религиозный гимн. Все обнажают головы. Унтер-офицер читает громким голосом «Отче наш», тысячи и тысячи людей молятся за императора и за Святую Русь. Безмолвие и сосредоточенность этой толпы, громадность пространства, поэзия минуты, дух Союза, который парит над всем, сообщают обряду волнующую величественность.
Из лагеря мы возвращаемся в деревню Красное Село, где великий князь Николай Николаевич, командующий войсками гвардии и Петербургского военного округа, предполагаемый Верховный главнокомандующий русскими армиями, дает обед президенту Республики и чете монархов.
Три длинных стола поставлены под полуоткрытыми палатками около сада в полном цвету. Клумбы цветов, только что политые, испускают в тепловатом воздухе свежий растительный запах, который приятно вдыхать после этого жаркого дня.
Я приезжаю одним из первых. Великая княгиня Анастасия и ее сестра, великая княгиня Милица, встречают меня с энтузиазмом. Обе черногорки говорят одновременно.
– Знаете ли вы, что мы переживаем исторические дни, священные дни? Завтра на смотру музыканты будут играть только Лотарингский марш и марш Самбры и Мааса… Я получила сегодня от моего отца телеграмму в условных выражениях: он объявляет мне, что раньше конца месяца у нас будет война… Какой герой мой отец… Он достоин «Илиады»… Вот посмотрите эту бонбоньерку, которая всегда со мной, она содержит землю Лотарингии, да, землю Лотарингии, которую я взяла по ту сторону границы, когда я была с мужем во Франции два года назад. И затем посмотрите еще там, на почетном столе: он покрыт чертополохом, я не хотела, чтобы там были другие цветы. Ну что же, это чертополох Лотарингии. Я сорвала несколько его веток на отторгнутой территории. Я привезла их сюда и распорядилась посеять семена в моем саду… Милица, поговори еще с послом, скажи ему обо всем, что представляет для нас сегодняшний день, пока я пойду встречать императора…
На обеде я сижу слева от великой княгини Анастасии. И рапсодия продолжается, прерываемая предсказаниями: «Война вспыхнет… от Австрии больше ничего не останется… Вы возьмете обратно Эльзас и Лотарингию… Наши армии соединятся в Берлине… Германия будет уничтожена…»
Затем внезапно: «Я должна сдерживаться, потому что император на меня смотрит…»
И под строгим взглядом царя черногорская сивилла внезапно успокаивается.
Когда обед кончен, мы идем смотреть балет в красивом императорском театре при лагере.
Четверг, 23 июля
Сегодня утром смотр в Красном Селе. Шестьдесят тысяч человек участвуют в нем. Великолепное зрелище могущества и блеска. Пехота проходит под марш Самбры и Мааса и под Лотарингский марш. Как внушительна эта военная машина, которую царь всей России развертывает перед президентом союзной республики, сыном Лотарингии.
Император верхом у подножия холма, на котором возвышается императорский павильон. Пуанкаре сидит справа от императрицы, перед павильоном; несколько взглядов, которыми он обменивается со мной, показывают, что у нас одни и те же мысли.
Сегодня вечером прощальный обед на борту «Франции». Тотчас после него французская эскадра снимется с якоря и направится в Стокгольм.
Императрица сочла долгом сопровождать императора. Все великие князья и все великие княгини находятся здесь.
Около семи часов короткий шквал немного попортил цветочные украшения палубы. Тем не менее вид стола прекрасен: он имеет даже род наводящей ужас величественности, чему способствуют четыре гигантские 304-миллиметровые пушки, которые вытягивают свои громадные стволы над гостями. Небо уже прояснилось, легкий ветерок ласкает волны, на горизонте встает луна.
Между царем и президентом беседа не прерывается.
Издали несколько раз великая княгиня Анастасия поднимает, глядя на меня, бокал с шампанским, указывая круговым жестом на воинственную обстановку, которая нас окружает. Перед тем как было подано второе блюдо, слуга приносит мне записку от Вивиани, небрежным почерком написанную им на карточке меню: «Подготовьте, не теряя времени, коммюнике для прессы».
Сидящий рядом адмирал Григорович, военно-морской министр, шепчет мне на ухо: «Сдается, что вас не оставляют в покое ни на минуту!»
Позаимствовав у соседа по столу карточку меню и взяв свою, я в спешке набросал на них текст сообщения для агентства «Гавас», использовав нейтральную и ничего не значившую фразеологию, подходящую для документов подобного рода. Но в конце текста коммюнике я в завуалированной форме коснулся Сербии:
«Оба правительства выяснили, что их взгляды и намерения о поддержке европейского баланса силы, особенно на Балканском полуострове, являются абсолютно идентичными».
Я передаю проект коммюнике сидевшему на противоположной стороне стола Вивиани, который читает его и затем одобрительно кивает мне головой.