Проклятие – миньон

Хотя, если начистоту, мне показалось, что беседа наша ведется, как будто на двух уровнях, как в театре теней, и я видела лишь то, что мне хотели показать. Аврора испытывала меня, выясняла как границы моей преданности, так и границы дружбы, а за разговорами о предстоящих шалостях скрывались замыслы более масштабных и менее невинных интриг.

– Значит, решено, – сказала Аврора, поднимаясь с места и прикрывая зевок раскрытой ладошкой, – это станет твоим первых испытанием, Цветочек, Гэбриел ван Харт понесет наказание.

– Как будет угодно моей королеве. – Я изобразила женский поклон, сложив руки перед грудью треугольником вниз, а затем, застегнув на талии пояс, повторила его мужской вариант. – Карающий меч не дрогнет в моей руке.

– И ты сохранишь тайну, милый. Никто не должен знать, что ты лично знаком с королевой, даже твои друзья, даже твой лорд Мармадюк.

– Клянусь.

– Ты говорил, что твой достойный друг – Станислас лорд Доре не сможет сдать предстоящий экзамен?

– Да, – я кивнула, с опозданием подумав, что подвела своего менестреля, раскрыв его тайну королеве, – мы собираемся добыть ему специальные окуляры для остроты зрения, но пока не придумали, где и как именно.

– Вряд ли за две недели, оставшиеся до экзамена, вам это удастся. – Королева обвела комнату взглядом и быстро направилась к пристенному сундуку. – Если память мне не изменяет, с половиной этого дела я смогу вам помочь.

Она откинула крышку сундука, побренчала какими-то железками, сваленными внутри и извлекла узкий, обтянутый воловьей кожей футляр длиною не более локтя или четверти туаза:

– Держи.

Я с поклоном приняла футляр, отщелкнула изящную серебряную застежку и посмотрела на обычную стрелу, лежащую на расшитой золотом атласной подкладке.

– Этельбор был великим чародеем, – грустно улыбнулась Аврора, – иногда это вызывало ужас. После казни королевский совет повелел сжечь на костре все, что могло относиться к волшебству.

– Это колдовская стрела?

– Да, она всегда попадает туда, куда пожелает стрелок, выпустивший ее. Лорд Доре должен будет всего лишь представить себе центр мишени.

– Я думал, такое под силу только феям.

– Когда-то и я думала так, но Этельбор считал, что мы, люди, тоже способны…

Она замолчала, опустив голову.

Спросить напрямую о чувствах, обуревающих мою королеву, я не могла. Во-первых, я сейчас была мужчиной, а они таких вопросов не задают никогда, а во-вторых, боялась ее обидеть. Этельбор. Знала я о нем немного. Канцлер последней правящей династии, последний канцлер. Он был лордом моего лорда и, как теперь выясняется, что-то значил для моей королевы. Мармадюк был его пажом?

– Учеником, – королева хихикнула, а я поняла, что опять проговорила свои мысли вслух, – лучшим и единственным. Это была непростая работа. Когда я появилась при дворе, бедняжка Мармадюк сидел на жердочке и клевал орешки. Его лорд как раз обучался изменению форм и…

– Превратил его в птицу?

– В попугая! В разноцветного болтливого попугая! Обратная трансформация не получалась, и более года крылатый скандалист терроризировал всех обитателей дворца.

– Поэтому лорд-шут не ест мяса?

Королева оборвала смех:

– Ты внимателен, Цветочек. Мне это по душе, запомни…

Нас прервали шаги в коридоре. Ее величество скользнула в угол комнаты, нажала на какой-то скрытый от меня тенями рычаг и юркнула в глубину тайного хода.

– …никому ни слова.

Я едва успела пристроить футляр со стрелой на спине под камзолом, расположив его вдоль позвоночника и плюхнувшись в кресло хозяина, принять сонный и расстроенный вид.

Королева требует сохранения тайны, для чего – она мне объяснять не обязана, но сдается мне, что это – очередная ступень испытания для меня. Если я смогу скрыть наше с ней знакомство от его хитрейшества лорда-шута…

– Уже успокоился?

Мармадюк выглядел утомленным, но вполне довольным жизнью, как те весенние шерезийские коты, что возвращаются к теплому камельку после побед любовных.

Зевнув, я сдула со лба непослушную челку:

– Я и не волновался. А вы как поживаете?

– Великолепно! – Мармадюк уселся напротив, немного по-птичьи склонив голову. – Ну давай, рассказывай.

– А что рассказывать?…

Действительно – что? Мне же приходится сейчас держать в голове одновременно две версии событий, и в той, которую вам, ваше шутейшество, знать полагается, моего разговора с королевой быть не должно. Значит, следует разнести наши версии по времени, а еще – перевести рассказ в русло, в котором собеседнику станет неуютно. Маменька моя называла этот полемический прием – «выбить стул из-под…» Честно говоря, то слово, коим эта сентенция заканчивалась, графиням знать и не положено. Что ж, приступим. Только осторожнее, граф…

– Сначала я заблудился в парке, ходил по нему кругами, как заколдованный феями, – я остановила взгляд на блестящей лысине Мармадюка, – а потом мое верное сердце привело меня к моему лорду.

– И чего желает узнать твое верное сердце?

Он спрашивал обо мне, но ладонь его уже потянулась к голове, он заметил мой взгляд, отсутствие волос его смущает, хоть он и не подает виду. Тот самый «стул» уже пошатнулся. Продолжайте, граф, вводите в беседу третьего.

– Моник говорила правду?

– Ты говорил с Моник?

– Ах, нет, милорд. Это вы говорили с ней. Я же сказал вам о сердце, мое сердце привело меня к вам, когда я был в парке и вы были в парке, и Моник, что примечательно, тоже там была. С вами!

Бах! Получилось! Мармадюк смутился, как мальчишка, пойманный в графском саду с полным ртом птичьей вишни. Благослови Спящий Консуэло графиню Шерези и ее хитроумие.

– Кхм… Что именно из сказанного Моник тебе хотелось бы уточнить?

То ли маменька Мармадюка была не менее мудра, то ли он сам всему научился с возрастом, но удар он парировал с изяществом, вернув разговор опять ко мне. К счастью, тема страдающей куртизанки опасной не была.

– Это она продвигала Гэбриела к вершинам власти? Посвятила этому всю жизнь, многим пожертвовала?

Мне стало обидно за всех ардерских женщин в ее лице. Мы, значит, слабые создания, кладем себя на алтарь мужского честолюбия, жертвуем всем подряд, а они, эти гадкие мужчины…

– Ох уж эти женщины. – Шут закатил глаза. – Я надеюсь, ты, Цветочек, не женщина?

Ах, какой сарказм пропадает. А то вы, ваше попугайство, не знаете, что да? Королева вам ничего такого не говорила? Досада какая!

Я заскрипела бы зубами, если бы движение это не противоречило моему полному тихой скорби взгляду.

– Потому что женщины, любезный Шерези, – продолжал меж тем Мармадюк, – почему-то считают, что они многое значат в мужской судьбе, могут что-то решить, на что-то повлиять. Это все не более чем самообман, мой дорогой. А истина заключается в том, что Моник внушала одному своему любовнику то, что внушал ей другой любовник. Как только этот «другой» выиграл у «одного», она потеряла для него ценность.

Да знаю я, все знаю. Гэбриел ван Харт мне все доступно объяснил и даже наглядно продемонстрировал. Я оскалилась, не в силах сдерживать злость:

– Инструмент…

Я отомщу, меченый красавчик, и оставлю шрам в твоем сердце. Королева права, врагов нужно знать лучше, чем друзей, и только изучив все их слабые и сильные стороны, можно приступать к делу.

Лорд-шут посмотрел на меня, покачал головой:

– Если я удовлетворил твое любопытство, мне хотелось бы поспать.

Ах! Что? Только бы я не бормотала мысли вслух. Что за глупая привычка, мне незамедлительно нужно избавиться от нее.

– Простите, милорд, позвольте откланяться.

Кажется, на этот раз пронесло. Бочком выбравшись из-за стола, я молилась Спящему и супругам его, чтоб футляр со стрелой не выпал из-под камзола, чтоб кафтан не задрался, чтоб гладкая кожаная обивка не скользнула по спине… Разумеется, все три неприятности произошли одновременно, все скользнуло, встопорщилось и почти выпало самым скандальным образом.